Лучом цепляется рассвет
За самую макушку неба.
Рассветы спят в тени планет
На ложе из проекций сферы.

И ждут, когда же их звезда
Коснётся взглядом небосвода,
Чтоб нежно им шепнув, - «Пора!»,
Миры наполнить светом снова.






День сегодня, что без ковчега – Ной,
Словно музыка, что слышится из чужих наушников.
Время тянется бесконечностью, помноженную н ноль,
Или биткоином, сложенным из деревянных рубликов.

Я вдыхаю воздух, вязкий, словно холодный гной,
Чувствуя, как костенеют сердце и лёгкие.
Если мы и не вагоны, что мчатся по прямой,
То мы всё равно, пусть и уникальные, но всего лишь токены.






Словно серая паста зубная из тюбика,
Из трамвая привычно ползут в метро,
Те, чья жизнь, как несобранный кубик Рубика,
У кого-то пока, у кого-то давно.

И рукой зацепившись за гладкие поручни
Или сидя, прижавшись к бедру бедром,
Устремляют свой взгляд, словно крики о помощи,
В телефона, кипящее жизнью, стекло.






Звёзды взирают с неба
Холодными, злыми глазами.
С усмешкой зловещей дон Рэба
Руки воздел над нами.

Пахнут снежинки ядом
И високосным годом.
Смерть уже ходит рядом,
Беззубым, безносым взводом.

И мы виноваты сами,
Что правят усы пескова,
Ведь все мы – трусливые бляди.
Не все… Но, увы, слишком много.







Снег падает с неба наискосок.
Ноги промокли в растаявшей жиже.
Я заблудился среди дорог
Между мирами, что выше и ниже.

И прижимая пальто всё тесней,
Беззвучно крадусь, словно тень Харона,
Где мечутся редкие стайки людей
Меж орд бесконечных бесхвостых homo.






Снежинками с неба падает день,
Жизнь разбивая на терции.
Времени нет, только сжатая жмень,
Там бьётся душа, по инерции.

И я, уж давно – лишь кривая судьбы
Какой-то заезженной функции,
Где время – лишь вспышка сверхновой звезды,
В начале своей эволюции.






Вдоль забора, меж сугробов, протоптанная собачниками дорожка.
Снег искриться в свете фонарей.
В темноте вечерней растворилась кошка.
От рывка упал, но удержал зверей.

Пусто. Ни прохожих. Нет даже курьеров.
Только лай моих взволнованных собак.
Улица – одна пустая сцена,
Словно объявили вдруг антракт.

Ночь от света фонарей уходит,
Прочь куда-то, за гудящий МКАД.
Стало всё условно, только вроде,
Хоть вперёд иди, а хоть – назад.






Глаз смотрит из тарелки с ужином,
Наполняя холодом мои конечности.
Сейчас буду давится ужасом,
По причине фатальной беспечности.

Небу делают трепанацию черепа,
Разрезая облака двойной радугой.
Не доплыть до другого берега:
То не берег, а мясник в окровавленном фартуке.






Кошка мурчит под боком,
Нежно обвив руку лапой.
Хочется спать, и только:
Болезни повис затхлый запах.

Тянется время соломой,
Как капельки горького яда.
Не бойся, я рядом с тобою,
Вместе с пушистым стадом.

Сменится ночь рассветом.
Солнце заглянет в окошко.
И я, с дуновением ветра,
Приду к тебе не понарошку.






Старый вождь, в своей пироге,
На востоке моет ноги.
Бой тамтамов на реке.
Хан великий на стене.
Горкой сложены подарки:
Обними ж хозяин сладко!
По щеке лишь потрепал,
Словно и не хан, а хам.
Горько! Нет любви от мира!
И сидит теперь уныло
В одиночестве наш вождь.
Грустный, словно проглотил вдруг гвоздь.






Ярко раскрашенной гусеницей
Прополз сквозь сугробы трамвай.
"Вечность" затёр ногою,
Устав от покоя Кай.
Сжимается сердце города:
Предчувствие бьёт под дых.
Крылом огромного ворона –
Пепел и чёрный жмых.
Не страх, и не отчаяние,
А просто, давно всё равно.
Лишь где-то, за гранью сознания -
Иначе всё быть должно.






Мышка за шкАфом сухарик грызёт.
На окнах сверкает подтаявший лёд.
В печке трещат едким дымом дрова.
Дымит на шестке в сковородке еда.

Тихо. Лишь дремлят собаки в углу.
Да кошки валяются вкруг на полу.
Нахальный мышонок на валенок влез.
И, кажется, больше свободных нет мест.






Словно марсиане из "Войны миров",
Гудит над головою зловеще небо.
Сорван с земли седьмой покров,
И люди превращаются в горы хлеба.

Бесформенным тестом, дрожащий комок,
Расползается белёсым, огромным телом,
С миллионами рук и миллионами ног,
И с одним зловонным миллиардозубым зевом.

Новая эра. Эпохи ход.
Сброшена плоть, как балласт былого.
Вечность призывно к себе зовёт,
Чтобы вкусить сладость метаиного.






Дуплетом – в угол, от борта.
С небес, осколками – Луна.
И даже, если был запас,
Не спрячешь вечность под матрас.

Смертельным холодом – стена.
У времени – лишь верх, без дна.
И если в вечность упадёшь,
То ничего там не найдёшь.







Никто не знает, как надо жить,
Но, всё-таки, как-то живут.
Все мнят, они крепко в руках держат нить,
И выход всегда – где-то тут.

Но медленно крутится жизнь-колесо:
По очереди, всех – в труху.
И, вот, незаметно, осталось одно:
Молчи, коль не хочешь в тюрьму.

И все на трапеции. Ждут беду:
Страховка – одна на всех.
Но поздно, наверное, клясть судьбу:
В ответ – издевательский смех.






Яркий прожектор над головой.
Я иду узкой, кривою тропой.
Справа и слева – лишь темнота.
Иду ниоткуда, иду в никуда.

А, может, всё это лишь кажется мне,
И я неподвижно вишу в тишине.
А, может, меня даже вовсе и нет,
И я – лишь себя повторяющий бред.

Иль чья-то иллюзия, в чём-то лишь сне.
Рисунок на тонком стекле, в фонаре.
Всё может быть. Всё. Мы не знаем себя:
Чем глубже нырнёшь, тем ты дальше от дна.






Вокруг – бесконечно пусто.
Звёзды сияют тускло.
Небо – кисель из света.
Воздух - как взрыв кометы.

Падает снег гулким эхом.
Голод приходит летом.
Набитые смертью подушки.
И жаренные лягушки.






Не знает солнце о луне.
Не знает кошка о Моне.
Не знает снег, что есть вода.
И ты не знаешь, что есть я.

Кто я? Кто ты? Не в том вопрос.
Всегда прямая – под откос.
Туда, где впаян горизонт:
Земли кольцо – в небесный зонт.

Чека гранаты – прям в коре
Фронтально встроенной в тебе.
Смотри и слушай. Но не трожь!
Понять не сможешь, лишь взорвёшь!







Моё тело обнимает прохлада.
Как кефир бледны мои губы.
Я не делаю ничего, как надо,
Чтоб не стать, ненароком, занудой.

Свесив ноги ни с неба, ни с облака,
Я смотрю на дела человеческие,
Помесь сапиенса с полуроботом,
Трансгуманного с древнегреческим.







Усмехнулся криво и смотрит вскользь.
Но бьёт точно, не мимо, прям с размаху – гвоздь.
Набухают знамёна в кровь гражданской войны.
Всем осталось немного до великой беды.
Вечный двигатель крутит вкруг себя пустоту.
В чёрном омуте смуты обретают судьбу.






Словно дождь, кометы сыплют с неба.
Или нет – Мюнхгаузены на ядрах.
Рассекая ночи чёрной сферу,
В нас вбивают тошноту из Сартра.

Руки шарят под землёй, в могилах:
Там покой от суеты и страха.
Пропитавших тёмной, мёртвой силой,
На горе потом свистят толпою раков.

Водят сновиденья хороводы
Вокруг бледных, скалящихся масок.
На снегу кровавые разводы
От разбитых тошнотою касок.






Трубит архангел в небесах,
Вздымая вместе с жизнью – прах.
Но обнимая мир кольцом,
Нельзя быть сыном и отцом.

Всё обращается в туман.
Едины – правда и обман.
Всё сходится – одно в одно.
Здесь вам и бездна, здесь и дно.

И оступаясь в никуда,
Находим мы в себе врага,
Чтоб до исхода всех времён,
Сражаться с тем, кто в нас рождён.






Никто не узнает, никто не поймёт:
Иду сквозь себя через узкий я брод.
Иль падаю просто в зазор бытия,
Туда, где нет мира, и где нет меня.

Граница событий – сознанья петля.
Условные нити – из смыслов поля.
Я, между зарядов, мчу к центру себя,
Покуда не вспыхну сверхновой нуля.






Главное – что я есть.
Важно – что я существую.
Пусть не пойму, что здесь,
И как, вообще, живу я.

Мир познаваем? О, да!
Но постижим? Не знаю.
Но только лишь в этом всегда
Я себя обретаю.

Часть познаёт себя,
Воссоздавая смыслы.
Я – это лишь игра
В лукавые, мнимые числа.







Как не было ничего до, так не будет ничего и после.
И не важно, в какой точке времени я сейчас нахожусь.
Я – кот Шрёдингера, который сам к себе пришёл в гости.
Сам не зная куда. Сел и говорю, - Ну, и пусть!







По большому, извечному счёту,
За пределом любых кавычек,
Всегда слышишь одну лишь ноту,
В мироздания тысяче кличек.

Уклоняясь от вложенных сутей,
Что плодятся всегда так просто,
Лишь один пьёшь глоток цикуты:
Почему есть вобще хоть что-то?







Страна коричневой чумы
Не может жить без чьей-то крови.
Все мысли у неё черны
От ненависти к чуждой воле.

Как злобный, сумасшедший джин,
Себя она находит в гОре,
Что дарит радостно другим
За то, что смеют с нею спорить.

Она – гнилой левиафан,
Что, извиваясь, тонет в море.
Ну, что ж, для вольных есть майдан,
А ей – три буквы на заборе.