Сквозь тьму небес прочерчен ложный след –
- Звезда кровавая, с зловещей бородою.
И как и раньше, раз в полтыщи лет,
Мне путь открыт в неведомое мною.

Но призрачно колеблется звезда
И тень бросает на мою дорогу.
И я боюсь, что также, как всегда,
Я не приду ни к дьяволу, ни к богу.

И словно узник, заточённый в мир,
Я задыхаюсь, не найдя иного.
Я рвусь туда, где был бы не один,
Но всякий раз, судьбой обманут снова.






У мира тёмная душа,
Что каждому даётся ношей,
Кто, только лишь начав дышать,
Стал бугорком на его коже.

Она, как смутная вина,
Лишает каждого покоя:
Мир, жаждая познать себя,
Себя же режет сам до крови.

Страданием наполнив миг,
Он постигает себя в боли.
И только, кто им позабыт,
Пьёт счастье от земной юдоли.






Небо, под утро сменило свой цвет:
За серостью ночи – кровавый рассвет.
За вечно таинственной зыбкостью сна
Навязчивым бредом грядёт суета.

Безумная поступь безликой судьбы:
Мы все отбываем свой срок без вины.
И раз оступившись в поток бытия,
Отчаянно ищем в конечном себя.






Мои мысли опять грустны:
Я запутался в смыслах и толках.
Жизнь, без устали, вяжет узлы,
Будто я для неё – лишь верёвка.

Не распутать, не развязать:
Петли туже спирали генома.
Не надеясь на благодать,
Я, сжав зубы, рублю по живому.

И отрезанные куски,
Как страницы разодранной книги,
Оставаясь друг другу близки,
Теперь, всё же, уже не едины.







Вот чья-то тень упала на меня,
Гоня последнюю печаль былого.
То птица вольная, крылами трепеща,
Вдруг надо мной помедлила немного.

У птицы этой лёгкое перо,
И в нём живут одни ветра свободы.
И не Адама для неё Бог взял ребро,
А лунный свет слил с прелестью природы.

Но я в душе совсем не птицелов,
И в моём доме – нараспашку окна:
Пусть птица вольная, не ведая силков,
Останется весёлой и свободной!






Я не ставлю точку на былом,
Хоть, порой, черны его страницы.
Я вздыхаю только лишь о том,
Что от пламени остались лишь крупицы.

Что сгорела страсть моя дотла,
Пусть собой затмив, на время звёзды.
То, что небу было лишь игра,
Оказалось мне – страдание и слёзы.

Но едва пожар угас в груди,
Я застыл, в холодном изумленьи,
Чтобы тот час же возжаждать впереди
Новый жар любовного томленья.






Июнь, в конце, расплавился под солнцем.
И жидким золотом дразня остатки бурь,
Края времён, словно пространство – Морзе,
Преодолел и перетёк в июль.

Но небеса и там пылали тоже,
До цвета белого нагревши синеву.
И от ожогов на нежнейшей коже,
Уже июль метается в бреду.







Казалось бы, что всё уж решено.
Судьба дала мне ясные ответы.
И бешено стучит веретено,
Вращая в бездне хрупкие планеты.

Я снова торопливо опоздал,
И птица вольная в чужой щебечет клетке.
И времени злорадного оскал
Меня сразил уверенно и метко.

Казалось бы, что всё уж решено,
Что всё пришло к логичному исходу.
Но у небес задумчиво лицо,
И я готов к любому повороту.






Времён крутящийся волчок.
Судьбы безжалостный сачок.
Закручен, пойман, скомкан в мяч,
В безумный смех и горький плач.

Мгновенье – в толщине веков.
Звено – в цепи стальных оков.
Как холод смерти на губах,
Несу свободу я и страх.

От счастья хоть и не бегу,
Но гнёт судьба меня в дугу,
Чтоб каждый выкрутив сустав,
Вновь убедить, что я не прав.

И в клокотаньи бурных чувств,
Мне мир – заботливый Прокруст:
Обрежет всё, словно изъян,
То, что не входит в его план.

Но где-то, в смутной синеве,
Обещан я иной судьбе,
Чтобы опять, сквозь страх и боль,
В который раз, начать всё вновь.







О, ты, укравшая покой!
С кем не сравняться даже эльфы.
Своею нежной красотой
Ты в прах повергла все обеты.

Цветок, среди обычных трав,
Мечта, украсившая будни.
Тобой любуюсь, не сорвав,
Бродя, как тень на мёртвом судне.

Мне жизнь – что высохший венок,
Лежащий на моей могиле:
Тебя читаю между строк
В любой странице каждой книги.

Себе противен каждый миг. –
- Ведь ты любовь совсем другого.
Но превращая душу в крик,
Молю о невозможном Бога.

Кто знает, скрыта в чём судьба?
Быть может ты – всё, что мне нужно!
Но пусть молчат мои слова,
Чужого счастья не нарушив.






Тягучий зной на пепельном песке,
Впитавши солнце, обжигает ноги.
Я спрятался под тенью, в холодке,
На муравьёв невидимой дороге.

Между купаний попивая сок,
Смотрю, как облака ползут по небу.
И в череде ленивых, липких строк,
Грущу о том, в чём потерял я веру.

Но это, всё ж, не вечная печаль,
Ведь мир, действительно, слегка похож на зебру:
То засыхает всё, то вновь цветёт миндаль,
И каждый день несёт нам перемену.







Я, наверно, сдурел от жары!
Я, наверно, лишился рассудка!
Позвонил, и с той самой поры,
Стал предметом дьявольской шутки.

В сердце старая бродит печаль,
А я полнюсь уж новой мукой.
Где любви мне обещанный рай?
Или жребий мой – боль и разлука?

Проклиная себя самого,
Что поддался любовной музе,
Я тоскую теперь от того,
Что живу только в плене иллюзий.






Пора оставить хоженные тропы:
Где я прошёл – истоптана земля.
Цветком засушенным, слова сложил я в строфы,
И где всё прожито – ничто не ждёт меня.

Я откажусь от всех былых иллюзий:
Они, увы, - дорога в никуда.
И пусть мой выбор бог невольно сузил,
Куда шагнуть, найдёт моя нога.







Днепра прелестное дитя,
Как жаль, что ты ещё ребёнок!
И не украсть, увы, тебя
В московские дожди и морок.

Не до конца нам по пути:
Сойдёшь ты ночью в белый город.
И сердце мечется в груди,
Когда смотрю, сколь стан твой тонок.

И пусть обнял тебя рукой,
Я сам, увы, всё понимаю. –
- Мы разные, как лёд и зной,
Как тишина и звон трамвая.

Ты не взяла мой телефон,
Вздохнула лишь. – Кто ж меня пустит!
Но не расстроилась о том,
Лишь я слегка предался грусти.

Будь счастлива! Живи легко.
И пусть июль, под небом южным,
Тебе, в тридцатое число,
Подарит всё, что сердцу нужно!






Тенистой аллеей, забыв о невзгодах,
Иду, умеряя шаг.
И яростным солнцем пугает погода,
И купол небесный – наг.

Бездонная синь, между веток деревьев,
Уводит до точек в глазах.
И глядя на небо, не верю совсем я,
Что там живёт бог, иль аллах.

А ветер тревожит, а ветер ерошит,
И волосы, мягкой травой,
Взлетают, над скрытым под черепом прошлым,
Мой нарушая покой.

Но я, не меняя беспечного шага,
Иду не по этой тропе.
Иду я туда, где упала преграда,
Навстречу любви и судьбе.






Стучали глухо молотки.
Лопаты землю грызли.
Весь день ворочал я столбы,
Словно дурные мысли.

И из моих кипящих пор,
Как пот, сочилось время.
Я городил с задов забор,
По прихоти соседа.

Да нет! Сосед тут не причём.
Он в этом был, как милость.
То жизнь – на ногу, кирпичом,
Иль, как необходимость.

Она, пристав, словно репей,
Или, как март к мимозе,
Прибила стайкою гвоздей
Меня к унылой прозе.

И так, до ночи протерзав,
И тело бросив боли,
Затем сказала. – До утра!
Пиши, пока на воле.






И всё идёт на перекос.
И звёзды падают во тьму.
И кто-то сжёг последний мост
И тащит в новую судьбу.

Но знаю я – в грядущем ложь.
У времени – кривой оскал.
И кто-то вынул уже нож,
Что, как цветок, в руке держал.

Нет и не будет ничего.
И ждать, наверно, нет причин.
Давно уж всё предрешено,
Не знаю что – лишь я один.






Я гадаю по шуму дождя за окном,
По полёту неверному птиц,
И по шороху шин о горячий бетон,
И по номеру книжных страниц.

Не пытаясь предвидеть, хочу только знать,
Среди тысяч ответов и слов,
То, что сам я, возможно, могу возжелать,
Вдруг увидев кого-то из снов.

И гарантий не требуя у судьбы,
Не прося ничего у богов,
Я всего лишь играю в "Куда бы пойти
По дорогам грядущих миров?"






Воздух полниться зноем.
Ветра мёртва рука.
Дождь, унылым изгоем,
Прочь увёл облака.

Даже ночью прохлада
Избегает окна.
Жар библейского ада
Входит пеклом в дома.

И расплавленной каплей
Выпав из бытия,
Я остыну, едва ли,
К солнцу нового дня.






Я давно и не здесь и не там:
Я брожу по иным мирам,
Где не жизнь, а всего лишь слово
И таинственный шёпот иного.

Каждый день, уходя в глубину,
Рву я с жизнью всё ту же струну,
Чтоб отбросив сухую реальность,
Принимать волшебство, как данность.






По улице порхают феи.
Легки, как в небе облака.
И смех их даже веселее,
Чем звон весенний ручейка.

Юны, беспечны, всем довольны.
Прелестны, как сама мечта.
И я – как мрачный гном, подгорный –
- На них взираю из окна.

Увы, мне подарили душу,
Что как осенняя хандра.
Вот и брожу, унылой клушей,
Не знаю сам, в каких мирах.







Пусть ночь звездой мне подмигнёт,
Луну же – как язык,
Раскрыв в улыбке чёрный рот,
Покажет мне на миг.

Из облаков её уста.
Изгибы губ – мягки.
Припасть бы к ним, да вот беда!,
Они – так далеки!

И дразнит, дразнит меня ночь:
Лишь солнце гасит свет,
Любви любимейшая дочь
Опять мне шлёт привет.

И так измученный тобой –
- У ночи твой ведь лик, –
- Я в сон скрываюсь с головой,
Чтоб не сорваться в крик.






Я вздохом, на чьих-то далёких губах,
Я ветром, сквозь шорох листвы,
А, может, лишь тенью в запутанных снах,
Вернусь из иной глубины.

Расставшись с дыханием жарким огня,
Из тела погасшей звезды,
Я в мир этот, каплей случайной дождя,
Когда-нибудь буду пролит.

Без смысла, без цели, а просто лишь так,
По прихоти только судьбы.
Чтоб вспомнить, в каких-нибудь новых веках,
Что я здесь когда-то уж был.






Мне земля, что мягкая подушка –
- Сплю, лицом упавши на траву.
Месяца обкусанная сушка
Караулит первую звезду.

Тихо всё. Лишь только на дороге
Еле слышен низкий гул машин.
Я лежу, вдыхая запах тёрпкий
Трав морских, пришедших из глубин.

Словно утомившийся ребёнок,
Даже ветер позабыл игру,
Рядом лёг и дремлет, как котёнок,
Калачом свернувшись на боку.







Мне свобода, как тяжкий крест.
Не свободу бы мне, а насест,
Где сидел бы я с птицею вольной,
Столь желанной, и столь же гордой.

Но не сесть рядом с ней, не поймать.
Остаётся – лишь горько вздыхать,
И кляня несуразность природы,
Всё валить на испорченность рода.

Ведь, по жизни, я явный сорняк,
И не птица, к тому же, а рак.
А она – настоящая дева!
И направо мне, ей – налево.

Но я в сердце открыл ей дверь.
Вот теперь и пою эту трель –
- Помесь страсти, безумия, боли -
- Всё о птице, живущей на воле.

Сам не знаю, зачем я пою.
Не уверен, что даже люблю.
Но не в силах изгнать наважденье,
Всё любуюсь её опереньем.






Рву я с прошлым, за нитью нить, –
- Ведь былого не возвратить.
И вот нет ни ушедшего лета,
И ни тёплого, южного ветра.

Рву, как будто тугую струну,
Чтоб в иную открыться судьбу.
Не забыть, не изгнать всё былое,
А лишь только приблизить иное.






Нового дня темница.
Холоден неба взгляд.
Здесь ловятся лишь синицы,
А журавли не летят.

Быть может, судьба столь жестока.
А, может, закон бытия.
И кажется, жизнь – лишь морока,
Коль, вообще, не петля.

И хочется крикнуть Богу
Обидные, злые слова.
Но он надоел мне глубоко,
Хоть прав, может, он, а не я.







Пытаюсь в пророчества вникнуть судьбы –
- Изменчив их образ, как лики Луны.
Одни недомолвки, как плотный туман.
И вот я ломлюсь, как в ворота - таран.

Но ясность в грядущем – источник беды.
Ведь все предсказанья, от века, темны.
И зная о том, что сулит мне судьба,
Пытать ли ещё её – как и когда?

Уверен – не стоит. Но зыбок ответ –
- Мне ждать один месяц, иль несколько лет?
Ведь месяц, иль два – то, конечно, пустяк,
Но слепо судьбе верит только дурак.

И вольная птица, сколь мне ни мила,
Клюёт теперь крошки с чужого стола.
Я помню об этом. Но сладок обман.
И хочется верить в пророчеств туман.






Вздыбилось небо свинцовостью туч,
Тяжёлой, как грех Иуды.
А где-то высоко, с заоблачных круч,
Ангелы грянули в трубы.

Земля раскололась, изливши весь ад,
Скрываемый всё это время.
И стало неважно, кто прав, виноват –
- На всех легло ужаса бремя.

И тот, к жизни кто пробудил все миры,
Взирал на кончину света
И ждал терпеливо, когда холод тьмы
Поглотит навеки планету.






Нежным дыханием ветра
Распутаны облака.
Небо всё в белых перьях,
А синева – глубока.

И хочется послать к чёрту
Работу и все дела,
Но жизнь крепко держит за горло –
- Плевать ей на облака.

И с грустью, нет, даже с тоскою,
Взираю на небеса, –
- Неужто все платят душою,
Чтоб к чаю была колбаса?






Как будто крысы с корабля,
Бегут часы из тела дня.
И вот, сгорев дотла в жару,
Вчера июль пошёл ко дну.

Но мрачный времени урок
Был, видимо, совсем не впрок:
И лишь июль исчез на дне,
Как август следом мчит к беде.

Но у него своя судьба –
- Излиться струями дождя
И каплями унылых строк
Закончить своей жизни срок.






Неба обманчивый лик
Ныне задумчив и строг.
Даже солнечный блик
Сидит возле огненных ног.

Холод враждебный небес
Безукоризненно прям.
И всё, что имело вес,
Навек перешло к пустякам.

И хочется бросить флаг. –
- Бесплодны усилия рук.
Давно бы я сделал так,
Но думаю. – Ну а вдруг?






Пылающей лавою небо
Пытается сжечь облака.
Но вечера стылое тело
Не греется, даже слегка.

И кажется, будто осень,
До срока вступив в права,
Теперь уже нас не бросит
До самого декабря.







Я ничьей не хочу любви.
И хотя ждать – не много смысла,
Но согласно веленью судьбы,
Ожидаю трель птичьего свиста.

Чтоб коснуться, пусть только слегка,
Этой птицы, хотя бы глазами,
И понять, что же хочет судьба,
И возможно ль, хоть что-то, меж нами.

Только птица – чудеснее сна.
И боюсь я, что в омуте страсти,
Не ответ получу, как всегда,
А лишь новые боль и несчастье.

Что же, пусть! Всё равно подожду. –
- Ведь пока сердце бьётся ровно.
Вот увижу – тогда и пойму,
Что же правда, а что условно.






Знаю точно – быть одному!
Не исполнить иначе судьбу.
И строкой наполняя тему,
Убегаю всё дальше от тела.

Может выбор не так уж и плох,
Только как бы запал мой не сдох:
Ограничил себя я размером,
Жёстким, узким и колким, сверх меры.

Да к тому же, ещё и глаза –
- К дамам, словно к капусте – коза.
И не знаю я, даже отчасти,
Что из жизни в моей ещё власти?






Понедельник! Ну что за беда!
Я ведь в будни поклонник пятниц.
И теперь вот, болит голова,
Как с утра, лишь у горьких пьяниц.

И до самой субботы мечта
Лишь о том, чтобы выспаться вволю.
Как ужасно быть в роли сверчка,
Чей шесток, лишь унылая доля!






Словно старую, не нужную одежду,
Всыпав рифму, вместо нафталина,
Я сложил, всё то, что было прежде,
В лист бумаги, капелькой чернила.

И задвинув в самый пыльный угол,
Не тревожу больше прах былого.
И пусть жизнь идёт, пока что туго,
Не хочу того, что было – снова.






Эта жизнь – не моё, видно, дело:
Я поклонник, отнюдь не Голгоф.
Но держусь за унылое тело,
За отсутствием прочих миров.

С чувством глупой, но горькой обиды,
По сосудам гоняю я кровь,
Хотя с миром, давно уже квиты:
Бьём, друг другу, мы – в глаз, а не в бровь.






Пусть нет дождей, и, в общем-то тепло,
И всё наврали вестники погоды,
На август, всё ж, поставлено клеймо,
Но не рукой невинною природы.

Не знаю сам я, что произошло,
Но только чувствую на всём давящий морок:
Разбилось что-то, словно бы стекло,
И что-то вырвалось из крепко сжатых створок.

Не знаю что. Не август в том виной, –
- Из чрева выползло то умершего года,
Когда по небу, горькою звездой,
Проложен путь был всяческим невзгодам.






Опять тепло. Вода нежна, как бархат.
Но берег пуст, как в год голодный – стол.
Лишь кое-где – тел обнажённых пятна,
Да, как всегда, играют в волейбол.

Одежду сбросив, я, неторопливо,
Сперва нырнув, теперь плыву вперёд.
И вот усталость, вместе с потом, смыло,
И уж плевать, коль вещи кто сопрёт.






День наступил. И плод налился горький,
Дозрев страданием и холодом судьбы.
Я стал другим, и стал другим настолько,
Что равно жду – и счастья и беды.

И птицу вольную, как не было б мне больно,
Из сердца выпущу, едва наступит срок.
Но лишь тогда. Ну а пока, спокойно,
Живу и жду, что выдумал мне бог.

Но я отравлен вовсе не смиреньем,
Не обольщается пусть в этом наш господь.
Я изменил лишь только точку зренья,
Судьбу презрением надеясь побороть.






Деревья тянут к небу ветки,
Вонзая корни в мёртвый прах.
О, где вы, умершие предки? –
- Нигде? Или в иных мирах?

Вопрос оставив скучным снобам,
Себе отмечу только то,
Что, в общем-то, довольно скоро
И сам здесь обрету свой дом.

И лёгши под могильный холмик,
С тяжёлой, мраморной плитой,
Я в путь уйду безумно долгий,
А может, стану лишь землёй.






Покинув скорбный мир погоста,
Почтив покой родных могил,
В силу того, что всё соосно,
Я день во встречу обратил.

И не довольствуясь тем только,
Чтоб просто нанести визит,
Я кров весёлый делил долго
С врагом жевательных резин.

И время мчалось незаметно,
Под милый хохот юных дам.
А что смотрели мы, при этом –
- Друзей своих я не предам!






Не мне судить, кто в этой жизни прав.
Здесь каждый смотрит со своей лишь ветки.
У каждого из нас особый нрав,
Своя судьба, история и предки.

И мира не постигнув полноты,
Не угадать нам следущего хода.
И не сойти с ошибочной тропы,
Раз нам иного не дала природа.






О, жизнь! Тугая ты петля!
Как казнь даруешь ты работу.
Хоть без неё никак нельзя,
Но как же рвусь я на свободу!

И я ведь вовсе не лентяй, -
- Готов трудится дни и ночи,
Среди листов бумажных стай,
Гоняя закорючки строчек.

Но дар, что мне дала судьба,
Хотя и греет, но не кормит.
И, видно, будет так всегда,
Покуда в жизни мои корни.






Близится лето к исходу,
Пряча свои дары.
И лезть уж не надо в воду,
В надежде спастись от жары.

Пусть это ещё не осень,
Но холодна уж вода.
И шорты никто не носит,
Ну, разве что, иногда.

И вечером, после работы,
Не виден в окне закат.
И на душе – лишь заботы.
И я – ничему не рад.






Звезда сорвалась во тьму.
Достигнет ли тех глубин?
Быть может и я пойму,
Зачем я сейчас один.

А может, за нею вслед?
Наружу, из тесных вен?
Ведь в довершеньи всех бед,
Я нужен вовсе не тем.






И нота в песне не допета:
Как нить оборвана струна.
И где-то на исходе лета
Моя звезда уж не видна.

Та песня, что слагало небо.
Та нить, что в мир вплела душа.
И та звезда, что в моё тело
Вдохнула жизнь, судьбу верша.






Пепельный мир. Всё давно стало серым.
Судьба – на чужих губах.
И нет никаких оснований для веры.
И жизнь – только смерти страх.

И что-то ещё, что всего – дуновенье,
Как песня, как чей-то вздох,
Что длит в бесконечность любое мгновенье,
И в чём, видно, прячется бог.






Завесу тьмы я подниму,
Чтоб сделать шаг туда,
Где прячет небо синеву,
И светит где звезда.

Где ждут меня иные сны,
И где не ждёт покой.
И где коснусь той глубины,
Где вместо дна – любовь.






Я, верно, всё не так предвидел:
Не повторяется мотив.
Подобна жизнь не пирамиде,
А хаотичности сети.

Но утром хожены все тропы:
Здесь случай редок, как судьба.
И жду я встречи этой снова,
Пусть и не знаю сам – когда.






Пусть день любой, что хлеба крошки,
С проворством тащат воробья,
Секунд прожорливые мошки,
Единство разрушая дня.

И жизнь, лишь мелкою монетой,
Сдаёт, с усмешкой, суета.
Я чувствую, сквозь бред весь этот,
Как дышит глубоко судьба.

И знаю, что я не отпущен –
- Как рыба, на конце крючка.
Ведь даже в этой бреда гуще,
Наверно, что-то ждёт меня.






Льёт дождь, как будто из ведра, –
- Больна унылостью природа.
И на душе опять хандра,
Как в слякотное время года.

И осень рвётся на порог,
А я не рад её приходу.
- Есть осень у тебя порок -
- Плохую любишь ты погоду.

А мне, по сердцу синева,
И радость раннего восхода.
Такие, осень, вот дела…
Прости, что всё – не слава богу!..






Я не нашёл, чего искал,
Пусть и уютна эта бездна.
Я знаю то, чего и знал,
А что я знал – всё бесполезно.

И холодом больна земля.
И пропасть - за любым порогом.
Кто в мире не терял себя,
Тот был лишь с дьяволом, не с богом.

Хоть, право, это всё равно,
Пусть ищущий, да не обрящет!
У бездны – призрачное дно,
А жизнь – совсем не ангел спящий.

У истины – кривой оскал,
Что душу режет острым краем.
Того, себя кто не терял,
Поздравить можно с затхлым раем.






Мы живём в параллельных мирах.
Мы не знаем не радость, ни страх.
Мы лишь чувствуем неба дыханье,
Да земли, под ногой содроганье.

Где судьбы вековечная тьма.
Где вопрос, как проклятье врага.
И где смысл ускользающий слова,
Водит за нос, от века, любого.

Бесконечно всё то, чего нет.
В этом скрыт самый главный ответ.
И исполнен мир счастья и грусти
Полнотою божественной сути.

Всё ушло в этот мир до конца.
И у бога нет даже лица.
Ни души, ни судьбы, ни сознанья –
- Стало всё лишь чужим дыханьем.

Но чем бешеней песня вен,
Чем труднее, порой, встать с колен,
Тем яснее для тонкого слуха
Песня этого вечного духа.






Дрожу, как осиновый лист:
Здесь пламя застыло в лёд.
Но я в душе нигилист –
- Упрямо иду вперёд.

Пусть мне говорят, что нельзя.
Но знаю – там суть вещей.
Взгляну лишь судьбе в глаза,
Да так и останусь ничей.

Но рухнуло время вниз:
Ни бога, ни бытия.
Здесь только извечный визг,
Но, к счастью, кричу не я.

И взбух пустотою сосуд –
- То рвётся ещё один мир.
Опять миллиарды иуд
Затеют всё тот же пир.






Чёрным, призрачным рассветом
Смотрит в дом окно.
Крылья чьи – белее снега,
Не был уж давно.

Где скитается – не знаю:
Не слышны шаги.
Ищет вечную он тайну
Ночи все и дни.

Что же, звёздный мой скиталец,
Из хвостов комет,
С помощью небесных пялец,
Вышьешь ты ответ.

Принесёшь – я прочитаю
Эти письмена.
Может быть, ещё узнаем,
В чём наша вина.






На дне миров – иная пустота,
Но не свобода – здесь всё та же клетка,
И вечных истин жаркие ветра,
Как и везде, бывают очень редко.

И что забрёл я в этакую даль? –
- Ведь не найдёшь здесь дельного ответа.
Лишь души чёрные, как тучи птичьих стай,
Кружат тревожно над помойкой этой.

Но знаю я – здесь брошено зерно,
То самое – купель иных вселенных.
Вот и летают, чьё черно крыло,
В надежде вырваться из сумрачного плена.






- Пора уходить – опустел уже город,
Запружены ленты дорог.
И близок предвечный, безжалостный морок,
Неотвратимый, как рок.

- Да, да! Я иду… Но в закате все крыши.
И с ангелом светится шпиль.
И птицы щебечут. Ты разве не слышишь?
А морок – за много миль!

- Ну хватит, пожалуй! А то будет поздно! -
- Обрушены стены в ров.
И с той стороны не видны уже звёзды:
Всё скрыл тьмы тяжёлый покров.

- Иду! Но взгляни – в окнах свет, словно слёзы.
И видишь? – Трещит телеграф.
Я знаю, уверен, что вовсе не поздно.
Вот солнце! – Я разве не прав?

- Да нет же, упрямец! Вон толпы созданий,
Чей дом, без сомнения ад!
Не время, поверь мне, сейчас для мечтаний:
Сдан город, и сброшен флаг!

- Ну что ж! Коли так… Только помощь, возможно,
Близка уже, как никогда.
А стены крепки, так что, с помощью Божьей ,
Они остановят врага!

- Безумец! Бежим! Не то, будешь ты проклят:
Тень метит уже навсегда.
Ведь стены твои, как скорлупку, расколят!
Не враг это – а судьба!

- Нет. Я не могу… Ты иди, пока можно.
А я загляну в подвал
И там, в бочках порох где тесно уложен,
Огня вниз швырну опал.

Ведь это мой дом! Я здесь жил, сколько помню…
Как можно отдать всё врагу?
Иди… Не смотри так. Себя не неволю.
Пора… Ну, прощай, мой друг!






Нет, к дьяволу все инфернальные дебри!
Трещит, как орех, голова.
Я влез в тёмный мир, аж по самый докембрий,
И вывернул душу, до дна.

Но знаю теперь, дальше жить сколь непросто. –
Молила всё бросить душа:
К судьбе я прикован болезнями роста,
Всё – там, а во вне – ни шиша.

Но разве уйдёшь? – Сам себе я темница,
Сам узник, и сам же палач.
К тому же, хотя жизнь – ещё та девица!,
Я тоже ведь – тёртый калач.






Лета последний день.
Лишь память хранит тепло.
И список моих потерь
Растёт, словно снежный ком.

Хоть майка на мне пока, -
- Расстался с объятием вод.
И всё, что хотел на века,
Вернётся – лишь через год.






Скоро зелёные листья
Утратят единый цвет.
Небо низко нависнет,
И станет хмурым рассвет.

Дожди, словно божьи слёзы.
И стаи залётных птиц.
Печальные метаморфозы
Трёх ежегодных страниц.

И сам я – как та же осень:
Не весел мой истинный вид.
В извечном увяз я вопросе,
Что выбрать мне – быт, иль не быт?






Небо взорвалось закатом,
Оплавив краешек дня.
А я, как блуждающий атом,
Сквозь тело несусь бытия.

Не знаю, что будет завтра.
Мне даже не нужен ответ.
Сегодня я – просто, атом,
А мир – только звук и цвет.






Тревожна завтрашняя даль,
И страшно в ночь шагнуть:
Грядущий день – кинжала сталь,
Что преградил мне путь.

Но должен я сомкнуть глаза,
Чтобы в иглы ушко,
Верблюдом, по дороге сна,
Покинуть, что ушло.

День прожит. Нечего уж длить.
Пусть сгинет в вечный мрак!
- И чему быть, тому уж быть! -
- Скажу судьбе, с утра.

А там, быть может, с новым днём
Найду общий язык,
И душу запалив огнём,
Жизнь заварю – стык в стык!






Кто-то мира завёл часы,
И в метро понабилось народу –
- На траве, словно капли росы, –
- Столь же густо и бестолково.

Но роса пахнет новым днём,
Свежим утром и облачным домом.
Её запах почти незнаком,
А метро встретит дрёмой и потом.

Бросит в нос вам дурной аромат,
Под назойливый грохот вагона.
И хотя, это вовсе не ад,
Но хотелось бы, всё же, иного.






На сердце сегодня грусть:
Я вспомнил далёкий день.
Пусть прошлого не вернуть,
Длинна у памяти тень.

И вновь я тянусь туда,
Где рядом с отрогами гор,
Берег и моря волна
Решают свой давний спор.

Туда, где в объятиях скал,
Дурманящий запах трав.
Где солнца жёлтый кристалл
Имеет бешенный нрав.

И где, позабыв обо всём,
Под вкрадчивый шорох волн,
Негаданно счастье своё
Я встретил, но не обрёл.

Я знаю – где в небе кончается день,
Закрыв путь земным ветрам,
Там странные вихри, из струн и лучей,
Несутся к иным мирам.

Сквозь холод, которым полна пустота,
Где скрыт первозданный мрак,
Несётся в нить скрученная густота,
Клонясь в тяготений овраг.

Но время с пространством изрыли кроты. –
- И вот, обрывая след,
Проникнув, случайно, в сквозные ходы,
Луч мчится стрелою лет.






В середине недели пустой,
Дарит жизнь лишь одной суетой.
И со словом не зная встречи,
Прочь бегут вдохновенные речи.

Не лежит на бумаге строка:
Муза смотрит на всё свысока.
И бескрылой души потуги
Лишь напрасно мучают руки.






А жизнь – как толща тёмных вод.
И тонкой плёнкой – небосвод.
И трупами усталых рыб
Отмечен путь земных орбит.

Плыву, пуская пузыри.
А вместо звёзд – лишь фонари.
Да как безликая беда,
Уныло смотрит вниз луна.

Безмолвно шевеленье губ:
Здесь каждый – лишь оживший труп.
И как вода, пусты слова,
У бездны илистого дна.






Ветер воет за окном. –
- Плач и стон.
Штора ходит ходуном. –
- Страшный сон!

За завесою дождя,
Где огни,
Окликает кто меня:
"Подожди!"?

И среди нависших туч,
Прямо ввысь,
Кто несётся, словно луч? –
- Отзовись!

Брось мне на прощанье взгляд,
Хоть один!
Изгони из сердца яд,
Холод льдин!

Может, я ещё смогу,
В свете дня,
Отыскать лишь ту одну, –
- Для себя!






Странное, странное лето…
Обещаны были дожди
И холод, чуть не до снега.
А мучались все – от жары.

Но съехало солнце, как с горки.
И ниже стал неба зенит.
И скоро одни уже ёлки
Останутся зелены.






Там, на краю обрыва,
Где мир безнадёжно пуст,
Смотрит на бездну уныло
Один лишь терновый куст.

Лишь шёпот невнятный ветра,
Тревожит его листву.
До пропасти – меньше метра.
Куда и зачем я иду?






Крошкой раздавленной ночи
Меж каменных жерновов
Дней, что меня ворочат,
Жить мне во веки веков.

А где-то, почти у дома,
Средь шёпота леса и трав,
Я мог бы бродить безмолвно,
Как эльф, средь своих дубрав.

Но буквой неверной в слове,
Я звук – на чужих губах:
Свободу добыв в неволе,
Сжигаю её в стихах.






Я помню: белая луна
Из черноты небес.
И ветки тонкая дуга
По ней - наперерез.

Мерцали листья по краям,
И призрачен был свет.
И блеском следущего дня
Набух уже рассвет.






Я подводною лодкой залягу на дно.
Затаюсь, пережду – слишком стало темно.
Погружусь в тишину неподвижных глубин,
Приобщусь, хоть на время, к судьбе субмарин.

Время сжалось, под тяжестью давящих вод.
Я тихонько лежу – ни назад, ни вперёд.
Я тихонько лежу и гадаю о том,
Затаился я, всё ж, или просто утоп?

Жизнь идёт наверху, где плывут корабли,
Где дыханием бури пропитаны дни.
Ну а я, до поры, скрылся в холод и тьму.
Может, что-то сумею, может что-то пойму…






Словно в поту холодном,
Проснулся, в росе, рассвет. –
- Смятенье, как небо, бездонно.
Плотнее тумана, бред.

Он видел, во мраке ночи,
Сияние дивное звёзд.
Но было виденье короче,
Чем зайца пугливого хвост.

И сон, мысли все перепутав,
Загадкою сделал ответ. –
- Что ж видел он в это утро?
И было ли это, иль нет?







Немного небрежно, утро
Раскрасило бледный рассвет.
Я знаю, как, порой, трудно
Верный найти ответ.

Но снова, на остановке,
Я вижу, в который уж раз,
Бег линий, твёрдый и тонкий,
И блеск настороженных глаз.

Но ведая цену сомнений,
Дразнить я не стану судьбу.
Всё в мире – лишь цепь совпадений,
Всем разно, а мне – на беду.






Волны усыпляющий шорох.
День ярок и режет глаза.
Мне запах солёный дорог
И радостна бирюза.

И я, между морем и небом,
Лежу, не считая часы.
Я – дух, разошедшийся с телом.
Я – тень, убежавшая в сны.






Всё под луной – одно и то же.
И даже время – суета.
Свобода – стоит чуть дороже,
Но давит тяжестью креста.

И не у всех, с рожденья, крылья,
С уменьем радостным летать:
Душа одарена уныньем,
Задумчив лик и скорбна стать.

Но хочется, презрев заботы,
Внимать, всё ж, счастью бытия.
Но сам я выбрал, а не Кто-то,
Что счастлив кто-то, а не я.






Крик чайки, пролетевшей под окном,
Как вспышка белая, напомнил мне о море.
Пусть чайка думала, наверно, о другом,
Спеша отведать свежие помои.

Но словно эльф, что потерял покой,
Хотя бы раз услышав шум прибоя,
Теперь и я охвачен той тоской,
Стремясь душою в бесконечность моря.






К чёрту, что было! Тем более – есть!
Жизнь до могилы – лишь вечности весть.
Но после, едва попадёшь на погост,
Душою и телом потянешься в рост.

Душа устремится в лазурную высь.
Где ангелы, радость и мёртва корысть.
Где Бог, – всемогущий и добрый отец, –
- Пасёт наши души, как стадо овец.

А тело, в земле, несёт собственный крест:
Его непременно, да кто-нибудь, ест.
И так, разложившись до микрочастиц,
Оно обретёт жизнь червей и мокриц.

Гармония тела и нашей души
Придёт непременно, ты лишь не спеши!
Дождись только смерти прохладный венец,
И счастье своё обретёшь наконец.

Но глупость моя не безмерна, пока –
- Найдите другого себе дурака!
А мне этот мир, даже если он ад,
Милее эдемских садов во сто крат!






Ветер, ветер, по утру,
Мир испит теперь до дна
Не укрыться, не сбежать –
Остаётся только ждать


Тихо тикают часы
Щипит рану от слезы. –
Что теперь уж горевать! –
Все, могли кто воевать –


Не осталось никого, –
Жёны, дети, старики,
Рвётся в небо горький стон,
Где же Тот, Кто нам зажёг


Горизонт, со всех сторон –
Рвётся связь семи времён, –
Не скрипит веслом Харон. –
Мир остался без сторон, –






И я сказал. – Ну хватит ныть!
Дорога – лишь вперёд!
Там, где не сможем переплыть,
Преодолеем в брод.

Но тело стылое реки,
Как разъярённый зверь.
И кажется, что не пройти
Нам через эту дверь!

Объята ужасом душа,
И в жилах стынет кровь.
Уж лучше смерть от палаша,
Чем тьма меж берегов.

Но топот слышен позади. –
- У твари сотни ног!
Ещё чуть-чуть, и не уйти! –
- Ну, что же… С нами Бог!






Пришла погоды перемена,
И жёлтым стал осенний лист.
Пусть далеко ещё до снега,
На юг уж птицы подались.

Под многослойною одеждой
Тела попрятали тепло.
А мне – достаточно надежды,
Что холод – временное зло.






В иней приоделась трава.
Веет холодом от утренних звёзд.
Вот и осень вступила в права,
И в испуге, день поджал куцый хвост.

Где-то там, чуть правее зари,
Солнца путь неизменно высок.
Ну а здесь – лишь пальто у двери,
Да о лете – горестный вздох.






Пусть сердце выпито до дна.
Пусть вместо лета – холода.
А на пути, что сверху – вниз,
Быстрей всего – через карниз.

Но даже, если так верней,
Я выйду, всё же, через дверь,
Чтоб, как разбитое яйцо,
Не пачкать брызгами крыльцо.






Жизнь моя – не окно, а форточка.
Дом – не дом, а, всего лишь, коробочка.
И на чих лишь свободного времени.
Но смеюсь я над тяжестью бремени!

Набираю секунд я пригоршни,
Чтоб словами день омыть нынешний.
Улыбнуться чтоб, хоть украдкою,
Принимая жизнь – горько-сладкою.

И, что есть – всё моё, до крошечки.
Хоть все ластятся, словно кошечки.
Только я – не дам ни мгновения:
Слишком мало осталось времени.







Ну так к счастью, иль, всё ж, на беду?
Сам себя я никак не пойму.
Но влечёт мою душу и тело
К той, что дышит под знаком девы.

И пусть имя её на губах,
Моё сердце сжимает страх:
Ведь опять, чтя дурные законы,
Тяну карту не с той я колоды.






По дороге, от пробки, до пробки,
Путь, увы, теперь слишком короткий.
И мы, в общем, не столько едем,
Сколь лишь тешимся, в мыслях, этим.

И змея из ползущих машин
Бесит, словно в пути – карантин.
Только что же тут можно поделать?
Пусть хоть так, лишь бы всё-таки ехать!

Лучше высплюсь, под мерный гул.
Сон в дороге – что верный мул:
Одолеет любое он время,
Коли храп – и седло, и стремя.






Он шепчет. – Неотвратимо! –
- Лицо его – белый снег.
Глаза – что прозрачные льдины,
Среди неподвижности век.

И холодом веет слово.
И, словно зима, уста.
- Тебе не уйти от Иного.
Строптивость – одна суета.

Но в помыслах – чище неба,
В борьбе против силы зла,
Был ангел – сама измена
На теле земном добра.






Дворов гудящее нутро.
Под ним – ревущее метро.
И в толщу самую глубин
Я вбит, как будто в камень, клин.

Толчками движется толпа.
На всём, как плесень, суета.
И от заката до зари,
Как лики мёртвых – фонари.






Закрыты города двери.
На улице – вздрог пустоты.
Мы к разной стремимся вере,
В пределах одной судьбы.

Пусть, в холоде чёрного утра,
Мы – отблеск одной луны.
Но в день ты ведёшь своё судно,
А я остаюсь в тени.

Напитаны сумраком стены.
Пусть солнце, но мёртв небосвод.
И то, кто на самом ты деле,
Навряд ли, хоть кто-то, поймёт.






Быть может, чуть позже, –
- Вернётся лишь день, –
- И я тогда тоже
Шагну в эту тень.

Осыпятся листья.
Растает рассвет.
В бездонные выси –
- Как жала ракет.

Уйдём, без улыбки,
Из затхлости вен.
Без страха ошибки,
Без боли измен.

Иссушены слёзы.
Что было – то сон.
Ведь мир – только грёзы,
А вовсе не дом.







Утра осеннего тьма.
Я думал, что встречу зарю.
Но как продолжение сна,
Улыбку обрёл твою.

Внимательна и холодна.
Свобода – твой верный друг.
Но не затем мне слова,
Чтоб в плен заключить своих рук.

Приходит всему черёд –
- Ценить стал чужую судьбу.
Коль хочешь быть рядом. – Я – вот!
А нет, – что же делать! – уйду.






Дом рядом – лишь в двух шагах.
Однако закрыта дверь.
Бессильны слова на губах:
Рычу, словно раненный зверь.

Объята сомненьем душа:
Единственный страшен ответ.
Ужели любовь пришла
Тернистой тропою бед?

Разумнее было б бежать
От этой всесильной чумы.
Ах, ранящая благодать
Лукавой, от века, судьбы!

Ликую, хотя и боюсь.
А значит, - все ж, остаюсь.






Чернь ветвей, как предвестник стужи.
Клоком жухлым торчит трава.
Жёлтый лист, оторвавшись, кружит,
Опадая к моим ногам.

Небо стало свинцово-хмурым.
Дождь – унылая пелена.
И, увы, быть не нужно авгуром,
Чтобы вскорости ждать холода.






Как горб, одною лишь могилой,
Исправить можно жизнь мою.
Но в этом обретаю силу
И твёрже противостою.

И заперты пусть часто двери,
В которые хочу войти,
Лишь укрепляюсь в своей вере,
Что я на правильном пути.

Нет ни обиды, ни досады.
Крылом лишь зацепила грусть.
Я сердцем чувствую – так надо!
А если надо – то и пусть!






В углу, как пыль, собрались тени.
И к лампе тянется цветок.
Вот уж и книги надоели.
Пью кофе, за глотком глоток.

Уныла за окном природа.
Темно, и липнет к стёклам дождь.
Мне всё осенней, год от года.
А почему – и не поймёшь.

Но прочь гоню дурные мысли. –
- Лишь громче музыки поток.
И словно в такт бурлящей жизни,
То классика, то тяжкий рок.






В чашке немытой – чай,
Чёрным снегом.
Кричу я в окно. – Встречай! –
- Прямо в небо.

Нет смысла нам длить разговор. –
- Ты устала.
Но слышу во вздохе – укор:
Тебе мало!

Но скрыться за холодом стен –
- Слишком просто!
Готова ты ждать перемен –
- До погоста.

А я не хочу дышать
Этим смрадом.
Как хочешь, но надо решать,
Чтоб всё – разом!

Но тёплой, упругой волной,
В моём сердце,
Ты бьёшься, гоня покой
Даже смерти.

Бестрепетно держит рука,
Прям за горло.
Увы, не сбежать от тебя –
- Так проворна!

Упряма моя душа:
Жаждет жизни!
Хоть нет в этом ей ни шиша,
Нет корысти.






Ветра суровые далёких берегов,
Там, за чертой последнего предела,
Где мир свободен от тугих оков
Из казуально сотканного бреда.

От вас беру тот непонятный вздрог,
Что, словно в птицу, обращает тело,
Что манит в путь тревогою дорог,
И мою душу породняет с небом.






Не дождаться, не услышать, не взглянуть:
Стылый ветер дует в спину, гонит в путь.
За плечами – отощавший лишь мешок,
Да, порой, чей-то насмешливый смешок.

Сколько дней, вот так, иду я и иду?
Не пойму лишь – наяву, или в бреду?
Знать, хотя бы, мне – откуда и куда?
Но не спросишь – люди хуже воронья.

Скачут, с карканьем, торопятся успеть.
Лезут сами в собой сотканную сеть.
Ну и ладно! Лишь бы только самому
Не вливаться в ту безумную толпу.

Дует ветер, что-то шепчет, гонит в путь.
Я бы рад, да не могу уже свернуть.
Лишь в отчаяньи цепляюсь за сердца.
Но для них – я что-то, вроде мертвеца.






Оставив заботы несносному дню,
Прилягу скорей на подушку:
Покуда луна не увидит зарю,
Я звёздам подставлю ушко.

Волшебных историй волнующий мир,
Сплетеньем серебряных нитей,
Как музыкой дивной эпических лир,
Насытит слух драмой событий.

А утром, зевоту едва поборю,
Чугунной тряся головою.
И горько судьбу проклиная свою,
Я в день уйду, серой тропою.






Глаз яркий рассвета не смотрит в окно:
Когда просыпаюсь, то снова темно.
Лишь мутностью блеклой, не взгляда – пятна,
Касается город снаружи стекла.

От мёртвого света – лишь стылая жуть.
В нём холодность смерти, а вовсе не путь.
И даже на улице – та же беда:
Осыпалась с дерева цветность листа.






Зима приблизилась на желтизну листа.
Не откупиться радостным багрянцем.
И хоть погода не дурна весьма,
Но осень кружиться, увы, в последнем танце.

Совсем немного запоздалых па,
Взмах неуклюжий голыми ветвями,
И вот уже злорадная судьба
Труп осени засыпала снегами.






Все звуки избиты, испиты до дна.
Мне ныне звучит лишь одна тишина.
И вот, затаившись, как мышь в своей норке,
Минут обгрызаю засохшие корки.

Без хруста и стона, как дым без огня,
Разжёваны в слово сухарики дня.
А после – в корявые сложены строчки,
Как будто селёдки – в дубовые бочки.

Теперь, затоскует когда вдруг душа,
Я бочку открою свою, не спеша.
И время уснувшее, с тела страницы,
На волю пущу, словно певчую птицу.






Я громким звуком опьянён.
Бьёт музыка соседкой в стену.
И вот, попасть в мой метит дом
В дым разъярённая мегера.

А мне так хорошо лежать!
Плыву я Океаном Эльзы.
Пусть в ванне. Всё равно. Плевать!
Я уж давно за краем бездны.

А эта дама – где-то там!
Ах, да, не дама, а мегера.
И грош я ломаный не дам
За тех, кому покой - лишь вера.

Но бог с ней! Двину громкость вниз:
Не стоит случай инцидента.
Но пусть не ждёт Pardon and Please, -
- Я зол, за сорванность момента.

*      *      *

В своей изменчивости мир
Неуловимо неподвижен:
Чем больше всматриваюсь в дни,
Тем меж собою они ближе.

Не разделила их судьба
Чем-то навек необратимым. –
- Вот стул, такой же, как вчера,
Или почти в таком же виде.

Вот чашка, стол, буфет, окно,
Дома, стоящие вдоль улиц.
Я знаю всех их, так давно,
Застывших спутников и спутниц.

Пусть так, да только что с того?
Ведь мир изменчив не наружу.
И грустно нам, или смешно, –
- То Вечность дышит, через душу.

21.10.01.

*      *      *

Первый воздух предзимья,
Взглядом древней горгоны,
Воздух выстудил в иней,
Льда проверил оковы.

Луж коснулся водицы
И оставил в покое:
Ни к чему суетиться,
Пусть всё будет игрою.

После стылости – солнце.
Вновь тепло – на свободе.
Только холод смеётся –
- Пятый туз есть в колоде!

22.10.01.

*      *      *

Тонким, белым покрывалом –
- Первый снег.
Взгляд – холодным, острым жалом,
Из под век.

Завершив метаморфозы,
До конца,
Осень лишь отёрла слёза,
Зло, с лица.

Растеряла, весь раздала
Цвет листве.
Что имела – не держала
При себе.

Только листья, вспышкой пёстрой
Птичьих стай, –
- Под ноги деревьям мёрзлым,
В листный рай.

Зрела холодом и ветром
Всё душа.
Распрощалась осень с летом
И ушла.

Обретая утешенье
В белизне,
Бродит осень, зимней тенью,
По Земле.

23.10.01.

*      *      *

Алле.

Не знаю сам я – рад ли новой встрече?
Не хочется излишне быть докучным.
Но думаю я вовсе не о вечном,
А о приятном и немного скучном.

А ты всё также странно неприветна:
Хоть и не рада, часто благодушна.
Как стрекоза, зимой, на стылом ветре,
Хоть и растеряна – горда и непослушна.

Прогнать ли прочь, иль, может быть, приветить?
Сама не знаешь, что же тебе нужно.
И так же я – не знаю, что ответить,
Идя в ту сторону дорогой, столь же кружной.

24.10.01.

*      *      *

В этом мире зарождается душа.
Зреет болью: мир – что лезвие ножа.
Словно плотью, обрастает глубиной
И уходит прочь неведомой тропой.

Кто-то думает, что к Богу, или в Ад.
Что – неважно, ибо всё нам – не впопад.
И добро, и зло – ловцы лишь наших душ,
И не истина важна им – важен куш.

В этом мире нет надежды на судьбу.
Надо жить, гоня и злобу и мольбу.
И чем глубже, чем израненней наш дух,
Тем упорнее сраженье этих двух.

25.10.01.

*      *      *

Сон на веках, как тяжесть свинца.
Но глаза открываю я снова,
Чтоб, взволнованным взглядом самца,
Рассмотреть эту прелесть в бордовом.

Ведь и вправду – весьма хороша!
Я волнуюсь уже немного.
Жаль лишь только, что, всё же, не та,
За которой – в огонь бы и в воду.

Я таращусь во все глаза.
Мои мысли чрезчур уже вздорны.
Вот и станция. – Жаль, что ушла!..
Но, зато – вошла прелесть в чёрном.

26.10.01.

*      *      *

Воздух пропитан светом.
Я неба хлебнул, как вина.
Жизнь – верная смерти примета,
Но пить её надо – до дна.

Пойду и нахрюкаюсь в доску
Свободой субботнего дня.
В свободе моей – мало лоску,
Но много – тоски бытия.

27.10.01.

*      *      *

Из ночного кошмара, из омута сна,
Прихожу, возвращаюсь обратно сюда.
Прихожу, возвращаюсь, как камень – на дно,
Из того, что лишь будет, в то, что было давно.

Кто-то искренне верит, что рай есть и ад.
Кто страшиться мучений, кто жаждет наград.
Только это (так вышло!) – не суть, а вода:
Мы с рожденья в аду! – Вот такие дела…

Я коснулся во сне ста завес бытия.
Я был в мире, откуда изгнали меня.
Я низринут, отвергнут, я стёрт до нуля,
Чтоб понять: что не мир – сам себе я судья.

30.10.01.

*      *      *

Каждый день – что кусок сухаря:
Зубы ноют – да есть хочу.
Может, право, всё это зря?
Может, так. Да я промолчу.

Булку сдобную – вот бы что съесть!
Чтобы жизнь – бутерброд с икрой!
Только знаю – сомнительна честь
Перестать быть самим собой.

Пусть мозоли в костлявой душе. –
- Не заплыть бы ей только жирком!
Лучше в сотый раз крикнуть. –Туше! –
- И кольнуть жизнь усталым клинком.

…Ешьте яблоко, с Евой, Адам. –
- Хуже ада, прилизанный рай.
Лучше, право, терзаться от ран,
Чем скучать среди ангельских стай.

31.10.01.

*      *      *

Небо сорвалось покатами крыш
Туда, где углом горизонт.
Если ты знаешь, зачем же молчишь,
Паузой несыгранных нот?

Не спрятать в молчании горький ответ:
Мы знаем его наперёд. –
- Ведь дальше, увы, ничего уже нет.
Куда же нас чёрт несёт?

Но осень, из листьев, оставила след,
Что брошен закатной тропой:
Коль хочешь – иди миллионы лет,
А нет – возвращайся домой.

Да только – где он, этот самый, наш дом?
В котором из тысяч времён?
Реальней уж встреча с Чеширским котом!
Так что, вставай! – И идём!

01.11.01.

*      *      *

Отраженьем холодным в оконном стекле.
Только собственной тенью на этой земле.
Или взглядом, что мир направляет в себя,
Ощущаю тепло своего бытия.

Задыхаясь от множества всяких границ,
Я, наивно, свободе завидую птиц.
Хотя знаю, что счастье, отнюдь не всегда
Вместе с тем, у кого вместо рук – два крыла.

02.11.01.

*      *      *

В поток времён зайдя по щиколотку,
Где ноябрём свинцово дышат струи,
Я сделал очень странную находку –
- Весенний день, из солнечной лазури.

Разбился свет сиянием окошек,
И ветви все – в лучистой паутине,
Там небо синее – как россыпь ярких крошек,
Что снопом брызг – из под моих ботинок.

И я бегу, за хвост цепляясь ветра,
Рекой времён спеша куда-то дальше.
И, может быть, так доберусь до лета,
А может, всё же, – утону чуть раньше.

03.11.01.

*      *      *

Я один – среди ночи и дня.
Пустота окружает меня:
Пуст мой дом, и пуста кровать. –
- Я один. Ну так что же? – Плевать!

Выйду в осень, навстречу зиме.
(Не сидеть же в своей конуре!)
Чтобы жёлтым, последним листом
Прочь умчаться, забыв обо всём.

05.11.01.

  *      *      *

1.

Хмурым утром,

   когда,

спится так глубоко,

И метелью кружит первый снег,
Добродетели с губ утерев молоко,
Мы все дружно решили – побег!

Приложившись поленом к святому Петру,
Мы сказали. – Прости и прощай!
А затем, в небесах, провертели дыру
И навеки покинули рай.

Что же делать – всё надо познать самому!
Как иначе, хоть что-то понять?
И крадёмся мы в ад, повидать Сатану,
Разобраться, но не принять.

Может быть, мы не правы, но то – не вина:
Вечных истин терзающий зуд.
И пусть страшно, мы, всё же, идём туда,
Где не слышно ангельских труб.

Опускаясь всё глубже, в извечную тьму,
Мы не ждём, что нам будет легко:
Мы надеемся там испытать Сатану
И понять, – кое-что, – про зло.

06.11.01.

*      *      *

Одно желание – упасть, закрыть глаза,
Забыться сном на целую неделю,
Быть где-то между, или даже за,
Кем-то не быть, иль быть, всего лишь, тенью.

Стать сгустком неподвижного тепла.
Лежать туманом, брошенным на землю.
Быть по ту сторону и от добра, и зла.
И так, о боже!, целую неделю!

08.11.01.

*      *      *

Щипну себя за мочку уха, –
- Мне стала жизнь дурацким сном:
Пусть парка – злобная старуха, –
- Кольнёт себя веретеном.

Пусть выронит на землю пряжу,
Досадуя на мой щипок.
Пусть, может, обругает, даже.
Хотя, какой ей в этом прок?

Мне всё равно. – Была б свобода!
Чтоб вне судьбы жить целый миг!
Шли б терции – за ротой рота,
А время – не меняло б лик!

09.11.01.

*      *      *

Маме.

Мне осень стучится в окно ноябрём,
Деревья раздев догола.
Ты знаешь сама, где зимою твой дом.
Ну что же, мой друг, пора!

Погрузим в машину, что дал огород:
Картошку, чеснок и лук.
Помедлим немного с замком у ворот,
И вот, мы в пути, милый друг.

Под рокот мотора и шорох колёс,
До самой весны – в Москву.
Я знаю – не будет ни вздохов, ни слёз,
Но если взгрустнёшь – я пойму!

10.11.01.

*      *      *

Как глина, густа тишина. –
- Вязнет малейший звук.
Стрелки часов, не спеша,
Ползут уж не первый круг.

А я всё сижу и жду.
Жду, хоть какой-нибудь знак.
Смотрю, сквозь стекло, на Луну,
Ползущую кое-как.

А, может, просто сижу.
Смакую времени бег.
Меняется как, гляжу,
С богом, и сам человек.

Как глина, густа тишина.
Прилипчива, словно рок.
На цыпочках, не дыша,
Вокруг меня ходит бог.

12.11.01.

*      *      *

Я, как ответ на твой вопрос.
Я, как заноза – тебе в хвост.
Как солнца яростного тень,
Я там, где есть любой плетень.

Не спрашивай, и не молчи:
Слова – лишь пламя от свечи,
И каждому дан свой запас,
В цилиндрах восковых колбас.

Но гаснет утром и звезда.
Что понято – не навсегда:
И каждый следущий рассвет
Даёт душе иной ответ.

13.11.01.

*      *      *

Что предвещает первый снег? –
- Меж берегов, недвижность рек?
Лишь холод, темноту и скуку,
Да чай горячий, в злую вьюгу?

По первой белизне листа,
Что не пиши – всё неспроста.
Как напророчишь, так и будет:
Блеск праздника, иль серость буден.

Не от того, что ты вещун.
Нет – мысль, души касаясь струн,
Заставит выбрать те лишь звуки,
Что уж гостили в твоём ухе.

Ведь ключ всему – души настрой.
Вот ты её и успокой:
И взгляд бросая в новый день,
Ищи там солнце, а не тень.

14.11.01.

*      *      *

Мне холодом веет от этих туманов.
Глазом кошачьим – во тьме фонари.
Может быть, поздно, а, может, и рано:
Я не считаю ушедшие дни.

Я оплетён паутиною кружев:
Странные сны, где всегда не один.
Видно, кому-то я очень там нужен,
Кому-то, кто хочет оттуда уйти.

15.11.01.

*      *      *

Ну и что ж! Пусть в небе – белым облаком.
Пусть, хоть вздохом, на твоих губах.
Даже холодом, на дне глухого омута.
Лишь не плотью, в этих жерновах.

Где-то там, взметая время крыльями,
Горькой истиной – отринутым мирам,
Вспыхнешь в небе ты, звездой полынною,
Станешь солью, для забытых ран.

Ну а я, смиряясь с нетерпением,
Жду тебя, ночами, у окна.
И боюсь – порвётся нить везения:
Ты уйдёшь. И это – навсегда!

19.11.01.

*      *      *

Ночь за окнами. Подёрнута Луна
Чуть заметной облачною дымкой.
Мутно серебрится гладь пруда.
Ветер скрипнул ржавою калиткой.

Робким гостем, в свете фонаря,
Тени топчутся у самого порога.
Первый снег на теле ноября,
Грязью лёг на стылую дорогу.

20.11.01.

*      *      *

Новый день – не всегда заря,
А, порою, - лишь хмурое утро.
Только сердцу молчать нельзя,
А всегда надо петь кому-то.

Шум трамвая. Случайный взгляд.
Еле жив, что, наверное, чудо:
Выпил жадно я сладкий яд,
Да забыл – кто же я и откуда.

Одно знаю – опять судьба,
Раздразнив, вдруг оставит с носом:
Оглянусь – и уж нет тебя!
Где же та, чьи я видел косы? –
- Убежала, как сон, без спроса…

21.11.01.

*      *      *

Наташе.

Я отморозил все иллюзии,
На остановке, в ранний час:
Поверил сладостной прелюдии,
Да, видно, песня не про нас!

От нетерпения и холода,
Дрожа, как не опавший лист,
Вздыхал я. – Сердце вновь расколото!
О, ты, наивный оптимист!

Но, коль смотреть на всё без юмора,
То я – трезвее огурца:
Пусть жизнь мне, под нос, фигу сунула. –
- Я не сержусь на сорванца.

22.11.01.

*      *      *

Наташе.

Не грусти моё сердце, не плачь.
Что же делать – всё в жизни не просто.
И судьба – лишь крупье, не палач,
Хоть ведёт, неизменно, к погосту.

Пусть и горько, что любишь, терять,
Согласись, что сегодня – иное:
Я ещё ту не пил благодать,
Чтоб с понурой ходить головою

Отвергая все радости зла,
Из блаженства чьи, знаю, оковы,
Я не стану шептать те слова,
Даже, если, их слушать готовы.

23.11.01.

*      *      *

О, вы, безумные миры,
Чей взгляд черней чёрной дыры
И виден только в странных снах,
Что радость для меня и страх.

О, вы, кто ткёт мою судьбу.
Кто радугой взрывает тьму.
И кто любой бессвязный бред
Сплетает в истинный ответ.

О, вы, кому всё – лишь игра.
В отчаяньи взываю я
И вас молю, раз вы пришли –
- Найдите часть моей души!

26.11.01.

*      *      *

Наташе.

Лукавой усмешкой –
- На лике судьбы.
Орёл, или решка? –
- Поди разбери!

Пусть пальцы тонки,
И свободна рука.
Я вновь – лишь круги
Там, где камнем – беда.

Едва лишь коснулся,
Лишь только узнал,
Как взял и проснулся,
Как будто не спал.

Из сладкого сна –
- В холод нового дня.
Смеётся судьба –
- Ты, давно, не моя!

27.11.01.

К чему стремился – от того бегу.
Но дразнит встречами, всегда коварный, случай:
Он выгнул мир в нелепую дугу,
Чтоб параллельные скрестить на самой круче.

Пусть сладок хмель, да не его ищу:
Едва пригубив, вижу разность вкусов.
Зачем же то, что сам же не хочу?
Здесь нет любви! – Лишь кража ласк, для трусов.






Я вижу и сам, догадаться нетрудно, –
- День будет, что кислый лимон.
А что ещё ждать от столь гнусного утра?
И главное – что же потом?

А, впрочем, – плевать: пусть мне день не задался!
Я ныне снесу и не то:
И в стаде ослов нет такого упрямца,
Хоть стал им не так уж давно.






Пожизненно. И сам в себе.
Цепной собакой, в конуре.
Привязан так – хоть вой, хоть плач.
А сама жизнь – и есть палач.

Я там – внутри, а мир – вовне.
Живу я в теле, как в тюрьме,
Но должен каждый божий миг
Хранить свой этот, внешний лик.

Я связан с ним, как рок с судьбой –
- Рождён я им, иль, всё ж, он – мной?
И сам собой даю ответ –
- Как не крути, всё – полный бред!







Как сама ярость, небеса.
Дрожат от гнева голоса.
И вот, из ангелов уж рать
Спешит, чтоб нас вернуть, догнать.

Но странный путь из рая в ад
Из бога ведомства изъят:
Свет – через тьму, тьма – в белизне,
Он был всегда, как вещь в себе.

Взметая время, словно пыль,
Мы множим счёт бессчётных миль.
И шаг меняя на года,
Уж видим адовы врата.






Первым холодом откован скользкий лёд.
Снег, неровным одеялом, наземь лёг.
Ну а день, взглянув на всё это, едва,
Тут же сжался, словно хобот у слона.

Обречённый теперь видеть темноту,
Привыкаю, вместо солнца, к фонарю.
И, порою, пробуждаясь ото сна,
Всякий раз лишь убеждаюсь – не весна!






Я не бегу от горькой сути:
Пусть жизнь – и шея, и ярмо.
Пусть их единство, лишь в абсурде,
А бог – лишь символ и клеймо.

У всех у нас – судьба Сизифа.
И всем свобода – жаркий пот.
И гордость лишь – на горечь мифа.
И страсть – назло всему – вперёд!






День ушедший присыпан снегом.
Пятна белые тысячи крыш.
Где-то там вечно звёздное небо,
Но за тучами – не разглядишь.

Лишь дрожит под порывами ветра,
Как от холода, в раме, стекло…
Я кваснир перепил, наверно, –
- Вот стихами и пронесло.







По дороге, с бубенцами,
Не щадя коней,
Ледяные мчатся сани
Шесть ночей и дней.

Снег и ветер в белых гривах,
Позади – метель.
Кони вихрем мчатся мимо,
С осени – в капель.

Их дыхание, узором,
Вспрыгнув на окно,
С неба сбросило, сугробом,
Белое руно.

Чтоб, рожденье чьё сегодня,
Первый крик издав,
Обрели б, в круженьи хлопьев,
Беспокойный нрав.






Вот и кончились песни.
Что могло – отпылало.
Если можешь – воскресни
И начни всё с начала!

Чтоб из мёртвого пепла,
Вновь, играя словами,
Из души – прямо в небо,
Пламя взвилось стихами.

Но к иному ты рвёшься
Из судьбы, как из ада:
Там, где точно убьёшься,
Ищешь сладкого яда.






Дрожит низами нежно Stoa.
Во рту же – тает камбоцола.
Весь вечер я сижу так вот,
Хотя, отнюдь, совсем не готт.

Прям на полу, спиной – на кресло:
Легко, удобно и не тесно.
Пью винограда тёмный сок,
Чуть опершись на локоток.

А рядом, за дрожащей стенкой,
Шипит розеткою соседка,
В которой коротнули ток:
Её наплевать, что Folk, что Rock.

Совсем, как мне. Вот та же Stoa –
- Относится совсем к другому,
Но слушать я её готов,
До самых первых петухов.

Нет, всё же, хватит. Спи, мой разум! –
- Kommodia ритмует басом!
Но в паузе, точкой между строк,
Мне, вскоре, в дверь, – увы, звонок.






Я, конечно, плохой пророк:
Всё, что ждал, вышло как-то иначе.
Даже только среди двух дорог,
Я блуждаю, как будто незрячий.

Что-то шепчет ехидно судьба,
Направляя из омута, к мели.
Я шагаю, всегда не туда,
Но всё ближе к неведомой цели.






Я, как и всё, был вырван изо тьмы.
Я, как и всё – лишь сумма изменений
В пространстве, только мнимой, глубины,
В Ничто скользящей, импульсом мгновений.

Я, как и всё – бессмысленный процесс,
Чья суть – я сам, с нуля и до финала.
А если, всё же, смысл в этом и есть,
Он в том, что жить – это уже не мало.






…И когда там случался праздник,
Среди сжатых условностью дней,
Отменялись текущие казни,
Пока шут был главней королей.

В окна, в день тот, не лили помои.
С рынка брать воспрещалось налог.
Даже церковь, уставы чьи строги,
Говорила. – Прости нас всех, Бог!

Веселились – так, чтоб до упаду:
Песни, пляски, хмельное вино,
Тут – циркач, по тугому канату,
Там – факир ест огонь и стекло.

А на утро, из кривеньких улиц,
Стража трупы несла на погост,
Тех, кто, спьяну, с судьбой разминулись,
И о ком не прольют много слёз.






Вот третья сорвана печать:
Теперь уж поздно отступать!
И то, что мир хранил на дне,
Из пепла восстаёт ко мне.

Я страшный завершил обряд:
Мой дух – на времени распят,
И сколько не прошло бы лет –
- Я здесь, и где был в тот момент.

Скрежещут зубы у веков:
Мудрец – на сотню дураков.
А после – всё наоборот.
Что лучше – чёрт не разберёт.

А я, по-прежнему, всё там, –
- Чужак, теперь, любым мирам.
Но в точке, бездной сжатых лет,
Храню, невольно, их от бед.






Все деревья приоделись серебром.
Стылый ветер, через щели лезет в дом.
Утепляю, поневоле, я окно.
Чтоб не мёрзнуть, одеваю барахло.

На ночь прячу, с подоконника, цветы.
Закрываю в спальню дверь, для теплоты.
И тибетский возжигая аромат,
Прячусь в сон, под сердцу милый, Blackmor’s Night.







Вся убеждённость позади,
И душу рвёт одно:
Когда хотели нас спасти –
- Всё сделали назло!

Изломан и отброшен свет
Души кривым стеклом. –
- И вот, мы на пороге бед,
И, в общем, поделом!






На небе – Луна, кривобоким пятном.
Глаз жёлтый – уныл и пуст.
За что же, о боже, я так давно
Ничьих не касался уст?

По чёрному бархату, россыпью звёзд,
О счастье напомнила ночь.
Хоть счастья рецепт, до наивности прост,
Себе я не в силах помочь.

Всего и могу – взглядом выбрав надир,
Исторгнуть рифмованный вздох.
Я сам себя запер в свой собственный мир,
Где сам же – и дьявол, и бог.






От времени обшарпанный подъезд.
Ты села, прям на грязные ступени.
Из тысячи иных, возможных мест,
Ты это выбрала, без всяких объяснений.

Испуг и бледность на твоём лице,
Но губы сжаты, как слова – строкою.
И взгляд – пылание, застывшее в свинце.
И я, невольно, восхищён тобою.






Опять зачитался до самой я ночи –
- Глаза с превеликим трудом открываю.
Зеваю отчаянно, что есть мочи.
Да головой одурело мотаю.

Послать бы всё к чёрту, зажмуривши веки!
Уйти, провалиться в сон, точно в нирвану.
Не ощущать себя в роли калеки,
А, просто, в постели залёживать рану.

Бесстыдно храпя, привалившись к подушке,
По самые уши, уйдя в одеяло.
…Но нет, я в метро, в препротивной толкучке,
Без всякой надежды достичь идеала.






Напряги же свой внутренний слух:
Для себя я рождён – не для двух,
И иду всегда только туда,
Где сплетаются жизнь и слова.

Тесен мир, как в час пик – метро.
Все места – не мои, давно.
Только всё принимая, как есть,
Я и сам не хочу уже сесть.

Не хочу, чтоб всегда – лишь светло,
Чтобы жизнь – как цветное стекло:
Ведь от счастья и сладких конфет
Угасает божественный свет.






Всё в мире слито воедино.
В одном – начало и конец.
Равны – и счастье, и рутина,
И пламя, и зола сердец.

Пусть явлены одни химеры,
И ложно чувство правоты,
Я не ищу любви и веры,
И не кляну своей судьбы.

И всё же, точно знаю что-то,
Что трудно в жизни не узнать –
- Страшнее мнимой злобы чёрта,
Дарованная благодать.






Праздник новогодний – у порога.
Притаился. Верно ждёт подарка.
Так бери же, что берёг до срока!
Для тебя мне ничего не жалко!

Я дарю тебе – конфетную обёртку,
Что полна сладчайших ожиданий,
Планов безразмерную коробку,
Да вагон пустейших пожеланий.

Сам смотри, какой же сделать выбор:
Для меня, грядущее – загадка.
Я бы мог поумничать, для вида,
Но судьба, я знаю – тёмная лошадка.






У Зимы – белоснежное тело.
А дыханье – свежо и морозно.
Ведь она, всё же, – юная дева,
А не старец, суровый и грозный.

Её смех – нежный звон колокольцев
Из тончайших серебряных льдинок.
Её взгляд – что сияние солнца,
Словно сеть золотых паутинок.

Как снежинка – легка и изящна.
Как узор на стекле – прихотлива.
Укользающе, вечно-маняща,
Но, при этом, отнюдь, не пуглива.






Время нарезали ровными дольками.
Нарезали то, чего, может и нет.
Из страха юдоль заменили юдольками,
И вечность распалась на капельки лет.

А мир-то – един, до пугающей крайности.
Безмерной громадой, где нет ничего –
- Не знает печали, не знает и радости,
И есть мы, иль нет нас – ему всё равно.

Мы греем друг друга. – Что толку в реальности?
О, да! Любопытно!.. Но мало кому.
Ведь, в общем, для счастья достаточно малости:
Всего-то и надо – не быть одному.






Год ушедший не стану я клясть:
Что же делать – такая шла масть.
Пусть черна, да зато – моя.
Нет причин мне жалеть себя.

У всего в мире – сто сторон.
И в одной лишь – с веслом, Харон.
И, коль выбрать не этот путь,
То дождёшься, чего-нибудь.

Может, к счастью, а, может, к беде.
Всё же лучше, чем быть в стороне.
Даже, если чернеет душа,
Лучше так, чем когда не шиша.

Горьким пеплом – на белый снег,
Так вхожу я в свой новый век,
Лишь молясь, чтоб и в этот раз,
Не сказать, вдруг, судьбе. – Я – пас!






Никто и никому.
Ни там, ни здесь.
Свет брошен в глубину,
На то, что есть.

Лишь яркая звезда.
А, может, сон.
Лишь грустные глаза,
И горький стон.

И где-то на краю,
Где вскрыты дни,
Тебя я узнаю,
Как боль судьбы.

Но сомкнуты уста –
- Ты вечно нем.
Вселенная пуста,
Без вечных тем.

И эхом, в тьме иной,
Кричит душа:
- Вернись! Приди за мной,
Всё заверша!

Сотри весь этот бред. –
- Ты знаешь, как!
Но не придёшь. О, нет!
Не сделать шаг!

Печаль в твоих глазах.
И холод слёз.
Мы пленники в мирах
Не наших грёз.






Снег под ногою – пружинистым скрипом.
Звёзды на небе, морозном и диком.
Чёрном, как морок, бездонном, как рок.
Холодом веет с астральных дорог.

Вот небо берёт очень тонкую ноту.
На толстой подошве, скользят камелоты:
Свет от Луны, под ногою, как лёд.
А звёзды – как пчёлы, а время – как мёд.

Но нет, всё не так! – Звёзды – это лишь соты.
Вокруг же, как осы, – секунд злые роты,
Воруют оттуда божественный сок
И вечности портят возвышенный слог.

А, впрочем, плевать! – Ведь мелодия вечна!
А, значит, - и дальше иду я беспечно.
Пока свой шагаю отмеренный срок,
Не рок мне не страшен, ни время, ни бог!






Звёздный свет – миллионы лет.
Время тянет хвосты комет.
Выгибает орбиты дугой.
Прячет лик за густой пустотой.

Бьёт двенадцать – весёлый смех.
За окном – прошлогодний снег.
И условна пусть эта черта,
Время вспыхнуло, словно мечта.






Древним холодом дохнуло рождество. –
Значит, правда, наступили святки.
Чтоб спасти последнее тепло,
Я с морозом поиграю в прятки.

В свитера зароюсь тёплый ворс.
Что мне будет в пуховой-то куртке?
Только ветер любопытный нос
Всё ж просунет и щипнёт, как утка.

А потом – посмотрит мне в глаза,
Да так пристально, что навернутся слёзы.
…Ох! Скорей бы уж пришла весна!
А не то, идти мне в эскимосы…







Я достиг той опасной черты,
Где соблазн превышает сомненья,
И где видимость только игры
Обретает иное значенье.

Слава богу, лишь только достиг.
Грань не пройдена, волею рока.
И шепчу я теперь. – Прости!
Не на ту тебя вёл я дорогу.

Но, по-прежнему, взгляд твой – магнит,
Пусть и манит – не душу, а тело.
Я же – яд, что пока не испит,
Но чья горечь уж губы задела.






К чёрту всё! Большому и рогатому!
Как будни чёрному, и как я проклятому.
Выбираюсь я облачком из темени.
Ухожу бродить по дорогам времени.

Лунным светом – по небу звёздному.
Ветром бешенным – по полю морозному.
Странной мыслью – в чьём-то тусклом черепе.
Непонятным скрипом – в древнем тереме.

Ухожу я навек и без сожаления:
От меня у всех – только рвота и жжение.
Ведь кого ни полюблю – дарю только несчастия.
Сохрани всех, боже, от моего участия!

Там, где солнце ткёт дожди ветра пальцами.
Там, где тучи вечно бродят скитальцами.
Там, где свет дневной – лазурью тонкою.
Обрету я – сам себя – песней звонкою.






Небо вняло моим молитвам. –
- Ты стоишь на моём крыльце.
Что ж, входи – дверь давно открыта,
Как улыбка на милом лице.

Что, без толку, тревожить слово?
Молча сядем с тобой, у огня.
Пальцев тонких касаюсь я снова
И украдкой смотрю на тебя.

И вздыхаю – ты так же красива!
Лишь печальнее стала слегка.
Вот о чём-то меня ты спросила,
И твоя встрепенулась рука.

- Где я был?.. Почему же, вдруг, сгинул?..
Просто так, вдруг, сложилась судьба…
Что теперь нам искать причину?
Что случилось – уже навсегда!






Сижу и жду. Смотрю в окно.
А там – темно уже давно.
А там – проливши кровь-закат,
На блёстки звёзд был день разъят.

Ухмылкою кривой – луна.
Как клочья мрака – облака.
И лес – как чёрное пятно.
И ужас зрит в глазное дно.

Вот сердца оборвалась песнь.
Я чувствую. – Оно уж здесь!
На миг застыло у двери…
О, волшебство, не подведи!






Слишком много того, что есть.
Слишком мало того, что будет.
Жизнь, порою – сама себе месть,
Где виновник всему – неподсуден.

Жизнь не впишешь ни в круг, ни в овал,
В пентаграмму, и даже геоид.
Жизнь – почти перманентный скандал
Между духом и тем, в чём он бродит.

Жизнь – свобода, себе вопреки:
Воля духа, иль вольница плоти.
Но хоть это, хоть то избери,
Часть навечно – на эшафоте.

Лишь поклонник златых середин,
Чей удел – встречать день на восходе,
Обречён, до глубоких седин,
У природы и бога быть в моде.







Прочь хотел я. – Да так и не смог!
Я молчал – но кричал между строк.
И хоть знал, что так больше нельзя,
Был лишь пешкою против ферзя.

Это рвалось, как буря в дверь.
Меня, к чёрту, сорвало с петель.
И свой дух разметав, словно прах,
Потерял я, пред совестью, страх.

Но меня и сильней, и мудрей,
Ты мне воду дала, а не хмель.
Пусть горчит! – Видишь? Пью я до дна!
Не сердись и прости меня!







Эхом – летняя встреча.
Вновь связана рваная нить.
Ну что же, судьбе не перечу:
Что будет, тому и быть.

И незачем больше думать:
Я сжёг все свои алтари.
Могу лишь устало я плюнуть
И буркнуть. – Чёрт побери!

Кривая, в дурном пространстве,
Наверно – кратчайший путь.
Из тягостного постоянства
Веди же куда-нибудь!







Взгляд прячу лукавый под тенью ресниц:
Сегодня, в который уж раз,
Устроил охоту на бедных синиц
Я сетью из сладостных фраз.

Следил я давно, притаившись в углу.
Был виден мне весь трамвай.
И вот, заприметил ещё я одну,
Шепнув себе. – Что ж, не зевай!

Легко и бесшумно наброшена сеть.
Но, видно, не в том мой талант. –
- Рождён не ловить я, а только лишь петь:
В силке – лишь духов аромат!






В голове – безнадёжная каша:
Столько женщин – и всё невпопад.
Все, увы, словно горькая чаша.
И вот, сердце моё – чистый яд.

Одиночество – холодом ночи,
Тусклым светом, за грязным окном.
Сам себе я давно не пророчу,
Но боюсь хамом стать и скотом.

Где та грань, где ещё что-то можно?
Где тот день, когда живо Ещё?
Мне уже полюбить слишком сложно –
- Скрыт цинизмом я, точно плащом.

Не хочу быть несчастьем и роком.
Не хочу дарить горе и боль.
Лучше сам я, тогда, раньше срока,
Брошу, к чёрту, земную юдоль.






Лишь на мгновенье, вспышкой, страх:
- Туда ли я иду?
Кривой усмешкой на губах,
Сознанием – в бреду.

Как сто картин, в одном холсте,
Лежал на слое – слой,
Сто судеб – на одной судьбе,
Чтоб быть, в итоге, мной.

Единством спаянная ложь,
Где правда – часть вранья.
Холодный пот и злая дрожь –
- А что, коль нет меня?

И тонкий срез, что поперёк,
Сквозь плёнки бытия,
Субъектным вектором времён –
- И есть, всего лишь, я?






Кто-то захлопнул дверь.
Кто-то подвёл черту.
Что же, мой друг, теперь?
До встречи, в тёплом аду!

Солнца пылающий зев.
Закатны края небес.
На пару минут присев,
Я небу шепчу. – Я здесь!

А, может, лишь просто себе.
Ведь небо – всё тот же я.
Я, кажется, понял, вполне,
Что мир – только часть меня.






Я шторы повешу,
Границей для тьмы.
Пусть день – не безгрешен,
Но ночь – гнев судьбы.

Закрою все окна.
Включу всюду свет.
Я сам собой воткнут
В сияющий бред.

Уйду, растворюсь,
Словно свет мне – вода.
Ни крика, ни вздоха,
Ни, даже, следа.







Всё точно, как поведал Данте:
Вот черти, грешники, котлы.
В дешёвый фарс, пусть и бесплатный,
Не верю я, не веришь ты.

В раю томились мы от скуки,
А тут, напротив – балаган,
Где Сатана – с душой Иуды,
Маньяк, на почве христиан.

Противно, гадко, безнадёжно. –
- Да разве к этому мы шли?!
Что рай, что ад – одно и то же –
- Лишь бездна бреда и тоски!






Гладя кошку, в кресле, у камина,
Нежным голосом о чём-то напевая,
Каждый вечер ждёшь – вернётся милый,
Из далёкого, неведомого края.

Ветер скрипнет старою калиткой,
Или путник мимо проезжает, –
- Вздрогнешь, вскинешься, с тревожною улыбкой,
Сердце сладостно в надежде замирает.

Только вечер, как и все, что прежде,
Завершится также одиноко.
С каждым днём смеёшься ты всё реже,
И всё чаще смотришь на дорогу.






Занавес ночи поднят.
Будильник дал третий звонок.
Встаю – роль свою я помню,
До самых последних строк.

Не знаю – ни автора драмы,
Ни то – жив ещё режиссёр?
Свет солнца здесь – вместо рампы,
А жизнь – театральный декор.

Играю, почти через силу.
Живу, каждый день – на бис.
Но бросят цветы – лишь в могилу,
Где гроб будет – вместо кулис.






Мы стояли на самом краю.
Ветер выл, в нетерпении, злобно.
Где-то там, небо встретит зарю.
Но для нас всё закончилось скорбно.

Лишь мерцающих звёзд серебро,
Да луны, ускользающий обод, –
- Вот и всё! До сих пор нам везло,
Несмотря на Его гнев и ропот.

Шаг последний. Плевать на судьбу!
Он уверен – вернёмся мы вскоре.
Что ж, вернёмся – но камнем ко дну:
Вместо душ для Тебя – комья боли!






Как странно – даже в царстве тьмы
Я видел радугу!
Над речкой, что черней смолы,
Сквозь лес – корягою.

Над городом, что вечно спит
В своём зловонии.
Пред Оком, что угрюмо зрит,
В своём бесплодии.

Она взметнулась ярким сном
В бредовой полночи. –
- Зажмурил окна каждый дом,
В боязни солнечной.

Весь город злобно зарычал,
Щетинясь трубами.
Сжал в складки каждый он квартал,
Под цвета дугами.

Вскочил и, словно пёс цепной,
Вцепился в радугу.
Он верил – свет дан Сатаной,
Ему на пагубу!






Треск. Горит свеча.
Запах дыма.
Нет света целый час.
Очень мило!

С ногами, в кресле. Там,
Сжав колени,
Ты предаёшься снам,
В сладкой неге.

К щеке тянусь пером
От подушки,
Где из волос – кольцом
Завитушки.

Ты морщишься смешно. –
- Ведь щекотно!
Ну, ладно, спи ещё,
Коль охота!






Я не верил, не ждал, только чувствовал – это придёт.
Как и ночь, после дня, как зимой, вслед теплу – скользкий лёд.
Лишь сомкнулись уста, лишь умолкло звучание слов, –
- Была в небе звезда, теперь та – что со мной делит кров.

Только сила небес, воплощённая в сладостность форм,
Словно взнузданный бес, не очаг – а пылающий горн.
Не любовь, а огонь, и душа моя – пепел и соль.
Пусть ты шепчешь. – Не тронь! – Но блаженство – сильнее, чем боль!






Ночь – клином стальным в затылок.
Что молот стучит капель.
Время угрюмо застыло
И ждёт терпеливо, как зверь.

А я – словно уж в сковородке:
Ищу свой исчезнувший сон.
Он был! Только слишком короткий.
И то – потерялся потом!

А боль – свои точит зубы.
Минуты прогрызли висок.
И словно архангелов трубы,
Мне – в самое ухо! – звонок.






Почти весна. И в самом феврале!
Сошла с ума, наверное, природа.
Мир, по колено, утонул в воде
И лишь клянёт превратности погоды.

И каждый вечер погружён в туман.
Бельё совсем не сохнет на балконе.
Тепло зимою – всё-таки изъян!
Пусть минус пять… Но не на градус боле!






Муза сердито топнула ножкой:
- Я, всё-таки муза! Не драная кошка!
Коль мало меня: вот он – бог, вот – порог!
Уходишь?.. Иди!.. Но без магии строк!

И отвернулась, не видел чтоб слёзы.
Но дрожь выдаёт и натянутость позы.
Ох, женщины! Сколько же с вами забот!
Минуту вы ангел, а целых две – чёрт!






Опять всё то же, как занудная игра:
Будильника злорадный слышу рёв,
И вот моя проснулась голова,
А тело – там ещё, пока что, среди снов.

А ночь уже тошнит началом дня.
И окна загораются в домах.
И кое-как умыв, одев себя,
Я тороплюсь в кошмар на всех парах.

И жизнь прилипла, грязью на ногах.
И мне плевать – явь это, или сон:
Я несомненный труп, во всех мирах,
С каких бы не смотреть на то сторон.






Лишь скрип дверей, да шорох ног,
Но не людей – то крыс поток,
Туда-сюда, шныряет здесь,
Почти всё время.

Но что мне крысы – я не кот!
Я тут сижу, который год,
И, всматриваясь за окно,
Жду приближенья.

А время, каплями дождя,
Вниз, по стеклу окна, скользя,
Уходит, с верностью ножа,
Что режет масло.

Но я уверен, что дождусь.
Я беспокоюсь, но не злюсь,
Порой, грущу, но не ропщу:
Так, видно, надо.

Пусть вновь замёрзнут облака,
И вместо луж придут снега,
Я буду здесь, всё так же здесь,
Где тень заката.






Словно у ящериц – пойманный хвост,
День оторвался, остался в пространстве,
Как труп почернел, в свете призрачном звёзд,
И был причислен к прошедшего касте.

А я растворяюсь, как в сумраке – тень,
В том, что воплотилось в трепещущем звуке.
На воле душа – в бесконечном теперь,
Где время растаяло, нотами в ухе.

Печальный Терновник нет сил оборвать –
- Я слушаю, в песнях хмелея всё больше.
Земная достигнута мной благодать:
На Снайпера – ближе, на Раду – чуть горше.






Лёгким морозцем.
Снежною пылью.
Бледностью солнца,
В небе бессильном.

Слов, в памяти стёртых,
Пришедших, вдруг, снова.
…День всех влюблённых,
Две тыщи второго.






Пусть я сделан из бренной плоти,
Где мембраны лишь и протоплазма.
Пусть я жизнью прикован к работе,
А сама жизнь – однообразна.

Пусть мой юмор – чернее ночи,
А душа – словно тень Харона,
Всё равно, я счастливее прочих,
Кто не бродит путями Иного.






Чистым холодом здесь веет глубина.
Балансирую на самой кромке сна.
Ужасаюсь, сколь безумен мой каприз:
Шаг неверный – и я тут же, камнем вниз.

Но натянута – упруга и тонка.
Понимаю – без неё я никуда!
И смиряя, за досадой, липкий страх,
Неуклюже, вновь рукою – резкий взмах.






Нет, не проси! Ещё не вышел срок.
Я, как и прежде, с миром – одно тело.
Не буду лгать – был должен, но не смог,
Страшась внемерности последнего предела.

Прости. Что делать… Я ещё живой.
И ритмом бешенным, пульс мечется по венам.
Когда-нибудь я буду лишь с тобой!
Но, прежде, плоть моя пусть станет мёртвым тленом.






Вот смолкли гулкие шаги.
Открыта настежь дверь.
Мне торговаться, не с руки –
- Я пленник твой теперь.

И всё ж, пытаюсь угадать –
- Чего же меня ждёт?
Твой взгляд – порою, благодать,
Порою – острый лёд.

Всегда молчишь. Здесь всё игра!..
Иль пытка мне? – Скажи!
Пусть, лучше, злые, но слова,
Чем омут тишины!

Прекрасные грустны уста…
Что в них мне – яд, иль мёд?
Мне кажется – пленён не я,
А всё – наоборот!






О, музыка! Ты – сладкий яд!
Душа отравлена тобою.
Слова мои уж не звучат,
Твоей смутившись красотою.

И рифму подменяет лад.
И слог пасует перед нотой.
Стихи поют – не говорят.
И лист, всё чаще – без работы.






От непогоды, всё от непогоды:
Хандра и полное отсутствие любви,
Желанье собственной, бессмысленной свободы,
И чувство ложное какой-то глубины.

От непогоды, всё от непогоды:
Боль в голове и зуд небытия,
И ощущенье, странное, заботы,
Со стороны непрожитого дня.






День солнцем разбился в сиянии крыши,
И яркая вспышка хлестнула глаза.
Была эта боль мне ниспослана свыше,
Хоть выше была лишь одна бирюза.

Я вдруг оступился, я сразу споткнулся,
Я сделал неверный, один только, шаг.
И вот мне уже никогда не вернуться,
И вот, впереди, только холод и мрак.






В завершенье февраля,
С неба – дождь.
Мутной лентою дождя,
Снег весь – прочь.

И под птичьи голоса,
Сквозь капель,
Стали выше небеса –
- Вырос день.

Минет месяц, или два,
И тогда,
Полюбуюсь на закат,
Из окна.






Боевой колесницей,
Через вражеский строй.
Кровь мгновений на спицах.
В сердце – холод и зной.

Время просит пощады.
Время хочет покой.
Бьюсь не ради награды –
- Наслаждаюсь игрой.

Вот искромсан и брошен,
Под колёса, февраль:
Нет зимы уже больше,
Что погибло – не жаль.

Мои дни – как знамёна.
Жизнь – как битва с судьбой.
Бьюсь до хриплого стона.
Но, увы, – сам с собой…







Хрустит и ломается лёд:
Всё тоньше кожа зимы.
Всему в мире свой черёд,
Всему – своя фаза луны.

И я, с потоком времён,
Дрейфую, куда и все.
Совсем позабыв о былом,
Навстречу новой весне.







О, дверь, закрытая для всех!
Что там? Прощение за грех?
Возможность изменить судьбу?
Что прячут ото всех в аду?

Пусть гости мы у Сатаны,
Та дверь – напрасные труды:
Короткий, злой, тревожный взгляд,
И всяк от нас бежать бы рад.

Ни демон, ни беспечный бес,
Никто не говорит, что здесь.
Лишь Дьявол, бросив взгляд на дверь,
Сказал. – Коль сможешь, то проверь!






Теперь, когда в пространстве сна,
Обрёл я новую поверхность,
Я соло превращу в совместность,
Чтоб стала слаще темнота!

Чтоб на исходе злого дня,
Меня бы нежно обнимало,
Всё ж, не одно лишь одеяло,
А кто-то, кто б любил меня.







Он просил. – Привези!
Он писал. – очень нужно!
Он взывал. – Помоги!
В сердце демон разбужен!

Ненасытен, жесток.
Я давно в его власти.
Привези мне цветок
И спаси от напасти!

Дай мне тот аромат,
Да с такими словами,
Чтоб, чей яростен взгляд,
Ангел стал бы с крылами!

Знай – я верю и жду,
Странно тих и послушен.
Отведи же беду!
В сердце демон разбужен!






Вместо привычной синевы,
Я видел небо в цвет каштана.
Два солнца, чуть светлей Луны –
- Два глаза, полные обмана.

Сиренью – творог облаков
Чуть зеленел, поближе к краю.
Был воздух – горечь, с молоком.
Но где я был. – Увы, не знаю…

Я лишь пытаюсь робко угадать:
Мир соткан из одних противоречий –
- Стремлюсь я прочь, чтоб свидеться опять,
Забыть стараюсь, ожидая встречи.

Как мне прервать азартную игру,
Что ставки делает на безотчётность чувства,
Что лишь симпатию и просто теплоту
Раздуть пытается до пламени безумства?

Как мне суметь размежевать навек,
Разъять границею, как время, непреложной,
Тот свой огонь и твой чистейший снег
Так, чтоб их встреча стала невозможной?






Я штору – прочь!.. Вот это, да! –
- На улице черным-черно!
Ни день, ни ночь – лишь пустота!
Квадрат Малевича, с окно.

Я вздрогнул. Сделал шаг назад,
В коленях ощущая дрожь.
Что толку? Тот же всё квадрат!
Одним желаньем – не сотрёшь!

Но бреда жаркое нутро:
Я ночь ещё не перешёл.
Я сплю и вижу только то,
Что, верно, в будущем прочёл.






День – безликим, унылым, дождливым пятном.
Я вгрызаюсь в него суетливым кротом.
Рвусь наверх, только вряд ли увижу я свет,
Потому что, как все, от рождения, слеп.

Но я знаю, что, где-то там, бродит Луна.
И о звёздах, нет-нет, да доходит молва.
Да и, в общем, куда-то да надо ползти,
Так что – лучше уж вверх, чем копаться в грязи.






Бессмысленность планов.
Условность стремлений.
То всё слишком рано.
То страх промедлений.

Раз начав одно,
С тем приходишь к другому.
Всё вечно не то,
И всегда, только к слову.







Ну, что же, кажется пора!
Вот и последние ступени.
Сегодня, или никогда
Постигнем тайну этой двери!

Но одолеем ли запор?
И сможем ли сломать засовы?
Ведь среди нас никто не вор,
И всё подобное – нам внове!

Но странно – дверь не заперта!
Я оглянулся – что за чудо?
А там, во мраке – Сатана,
С улыбкой сладкою Иуды.






Опять всё – задом наперёд.
И жизнь – не сок мне, а компот,
Где я – кусочки сухофрукта,
Что разварили очень круто.

Но сколь же странен чей-то вкус:
Меня ж варить – сплошной конфуз!
Ведь я – не персик, и не груша.
Я то, что, вряд ли, можно кушать.

Я то, что есть можно едва –
- Смесь дикобраза и кота.
И мой отвар – не вкус сиропа,
А желчь одна, в бульоне пота,

Где, вместо мякоти плода,
Лишь, с ядом, острая игла.






Как Одиссей, дорогой упоён,
Я рвусь вперёд, с завидным постоянством,
Но рвусь сквозь время, а не сквозь пространство,
Туда, откуда день идёт за днём.

Как Одиссей, гадаю лишь о том,
Как одолеть цепь данных мне препятствий,
Как видеть цель в том, что всего опасней,
И помнить, всё же, где ждёт меня дом.






Весна ещё на первой трети,
И иней серебрит траву,
А я – душою уже в лете,
На столь знакомом берегу.

Без снега, холода, одежды,
Забыв все тяготы зимы,
С восторгом в сердце и надеждой,
Плыву над миром глубины.

А где-то там мерцают рыбы.
В воде – взвесь мелкого песка.
И там, где холод с тьмой разлиты,
Судьба таинственно близка.






Проснулся я, а за окном светло.
Апрель, с улыбкой, смотрит мне в окно.
Призывно машет, чтобы торопился.
- А где же март? Куда же март мой скрылся?

- Где март твой?.. Что же.. Я скажу.
Его я встретил. Был твой март в бреду.
Ужасно бледен, в хладных каплях пота.
Всё уверял. – "Мой час похитил кто-то!

Коварно выкрал, на мою беду.
Хотя, конечно, я и так умру…"
- И прочь пошёл… И в полночь, прямо в сквере,
Дух испустил, шепнув лишь. – "Всем по вере…"

Я горестно вздохнул. – Мне март безумно жаль!
Весны пророк! Хранитель её тайн!
И вот, он мёртв! – Апрель пожал плечами. –
- Когда-нибудь придёт смерть и за нами…







Солнце спрятано в тёмном утробище туч.
В заточеньи весна, и у ветра лишь ключ.
Только он, снег кидая, со злобою, в нас,
Этот ключ никогда, ни за что не отдаст.

Стылый холод, и тонкою коркою лёд.
Время движется вспять, а совсем не вперёд.
И взглянув в календарь, очень трудно принять
То, что, всё же, апрель – не декабрь опять.






День угасал, закатом плавя тьму.
Луна заманчивым сияла, в небе, призом.
Я понимал, что вовлечён в игру,
Где тайной брошен, как перчаткой, вызов.

Её я принял, словно раб – клеймо:
Ещё лишь штрих, всё в этой же неволе.
Пусть, как игра – я к ней привык давно,
Ведь без неё – всё, как еда, без соли.







Где-то прячась целый год
(Только где?),
День рожденья, всё ж, придёт,
В этот день.

Приглашали, или нет
(Всё равно!).
С чередой ушедших лет,
Жди его.

Поздравленья и цветы.
Шум и смех.
Угощенья и торты
Там для всех.

Ну, а если никого?
Ты, да я?
То скажу я. – Что с того?
Не беда!

День рожденья и вдвоём –
- Славный день!
Посидим и пожуём
За гостей!






В электричке холодно и пусто.
Я дремлю, пристроившись в углу.
Мне не весело, хоть вовсе и не грустно –
- Мне привычно ехать одному.

Сон, не сон, а так – наполовину.
Рад и этому, ведь за окном темно.
Я ж устал, чтобы уткнуться в книгу,
И уверен – вновь стоять в метро.






Молчанье печатью легло на уста.
Укором белеет поверхность листа.
Но я, увы, нем и душою, и телом.
По белой бумаге начертан я мелом.
Без всяких границ. Слит я с днём до конца –
- Ни мысли, ни воли, ни, даже, лица.






Был воздух, что железная руда.
Я сделал вдох, и то, не без труда.
Я сделал вдох, а он застыл в груди,
Отлившись в то, не в силах что уйти.

Я сделал вдох – и замер, на века.
Не шевельнуться, даже и слегка.
И в стали губ, меж твёрдостью ланит,
Теперь и слово стало, как гранит.







Ночь, луна, вершина старой башни.
Он смотрел на миллионы звёзд.
Взгляд скользил, как будто плуг – по пашне,
Постигая, что же меня ждёт.

Губы сжатые до тонких, бледных линий.
Нос крючком, почти безумный взгляд.
Злой старик забрал всё, что скопил я,
Лишь шепнул, что нет пути назад.

Знал откуда-то, что я с ним не заспорю,
Раз предсказано, что выход лишь один:
Делать то, что решено судьбою,
А что именно – пойму лишь только с ним.

И тут небо вспыхнуло звездою.
Луч серебряный – стремительней клинка.
Вот упал колдун, истошно воя,
Запылав, как крылья мотылька.

Я гасил его, плащом сбивая пламя.
Я молил. – Скажи, что ты узнал!
Но он крикнул лишь. – Навеки проклинаю!
А потом – навеки замолчал.






Чтоб время как-то растянуть,
Чтобы сберечь хоть часть субботы,
В четверг я перебросил путь,
Где ткань лежит куском заботы.

Минут нехитрый передел.
Всё, в общем, так, как и задумал.
И вот, мой список главных дел
Итожится чуть меньшей суммой.

Но там, где было полотно,
Меня коснулась, чуть, рукою,
Как будто невзначай, легко,
Способная лишить покоя.






Возможно, мне всего лишь показалось,
И дело, просто, в сумрачной погоде.
Но тень минувшего, уверен, дожидалась
Меня, на столь знакомом, повороте.

Но призраки расплывчаты былого.
А я не стал им помогать воскреснуть.
Ведь прошлое – как сказанное слово,
И мир его – уже не наша местность.






Вскрик одинокой птицы
Над озером, в час восхода.
Сквозь тучи – луч солнца, спицей,
Один, на простор небосвода.

Эхо в глубоком ущелье.
Скрип ставни пустого дома.
Всё то, что давно стало тенью,
Приходит сегодня снова.






А счастье – лишь комплиментарность миру.
Когда подходишь, словно ключ к замку.
Когда действительность – отнюдь не вира,
А погружённость, полная, в судьбу.

Когда живёшь душой не на разломе
Меж тем, что чувствуешь и между тем, что есть.
И всем доволен, может, только кроме
Тех мелочей, что здесь, в быту, не счесть.






Те сны, что не успел увидеть,
Ушли в предутренний туман.
День – новый горизонт событий,
И всё, что будет – уже там.

Лишь я, по-прежнему, в постели. –
- У ночи столь короткий срок!
Пусть шлёт будильник гневно трели,
Плевать мне на его звонок!

Я, впрочем, сам всему виною. –
- Ложусь, порой, когда рассвет.
Жаль время! – Талою водою
Уходит то, чего и нет.






В холодильнике мышь удавилась с тоски.
Я жую чёрствый хлеб. Под глазами – круги.
Дверь открыта –

Где-то солнце по небу ползёт тропой дня,
А в моём окне – ночь, там всегда темнота,
Лишь за дверью –

Но я жду, я сижу, я туда не пойду,
Пусть хоть даже предложат мне место в раю.
Эта дверь –

Только жизнь, как по каплям, сочится туда.
Я пока ещё жив. Правда в том – что пока,
Ведь я смертью

И всего только день, или, может быть два,
И я, точно – уже не вздохну никогда.
Ну так что ж? –






Словно один и тот же сон,
Ты, каждый раз, приходишь снова.
Тебе не важно, что потом,
И ждут ли, с нетерпеньем, дома.

А мне и вовсе всё равно,
Что там с тобою, за порогом.
Я расстаюсь с тобой легко:
Мне нужно от тебя – не много.

И даже имя мне твоё,
Как зыбкость призрачного слова:
Оно со мной, пока вдвоём,
А нет тебя – мне незнакомо.







Дверь скрипнула, и в лица брызнул свет.
Растеряно стоим мы у порога:
Вот, столь пугающий, во все века ответ –
- Всего лишь шаг, от Дьявола до Бога!

Бог улыбается, ни капли не таясь.
А позади, подобно отраженью,
Стоит его другая ипостась,
Злорадно щерясь нашему смущенью.







Я знаю – там сырость и грязь.
И влагой набухли двери.
И можно в сарай попасть
Лишь только в конце недели.

И словно для полноты,
Как снег – солнца вешнего пальцы,
Все грядки изрыли кроты,
И сгрызли все яблони зайцы.

А, может, всё вовсе не так:
И лето – давно у порога,
И сад стоит в белых цветах,
И грядки – лежат, всюду, ровно.







Не думай, что знаешь меня. –
- Обману и тебя, и себя.
И лучше – просто беги:
Опасно касанье руки.

Как прокажённого плоть –
- Разъест, аж по самую кость.
И словно вопль баньши,
Мой яд дойдёт до души.

В жару – я сжигающий зной.
В холод – вздох ледяной.
И если со мною идти –
- Лишь боль обретаешь в пути.






Первые листья – зеленью чистой.
Ясное солнце – светом лучистым.
Небо – лазурью, а ветер – теплом.
Не хочется думать о чём-то другом.

А хочется, плюнув на всё раньше срока,
Вдруг взять и собраться куда-то в дорогу.
Чтоб там, где у моря, зло солнце печёт,
Ни помнить, ни знать, ни вздыхать ни о чём.






Река текла, как память – вспять:
От устья, вверх, в исток.
Я время не хотел терять
И ринулся в поток.

Но чернотою – глубина,
И волн мертвящий вздрог.
- О, боже! Это не вода!
О, боже! – Это Рок!

Теченье, проволкой стальной –
- В обвитость ног и рук.
Стремнина – шутка пред судьбой,
Почувствовал я вдруг.

Но, видно, был мне предрешён
Совсем иной исход:
Хоть, с дуру, лез я на рожон –
- Сухим вышел из вод.






Пространство, по самый стык –
- Ярко-красным.
Я знаю: дракон – не бык,
Не опасно.

Он будет стеречь мой дом.
Между прочим.
Меня развлекать огнём,
Тёмной ночью.

Пламя на нежных цветах,
В белой смальте.
Крыльев неловкий взмах.
Оскал пасти.

Спинка кровати – дугой.
В бледном свете,
Любуюсь твоей чешуёй,
Змей без смерти.






Северный ветер. Небес глубина.
Солнце над лесом поднялось едва.
День ещё спит, и всё скрыто туманом.
И мне на работу – пока ещё рано.

Смотрю и любуюсь на всё из окна.
Пью утро, как кофе – до самого дна.
Но, так же, как в чашке – кофейная гуща,
Остался на дне – день, противный и злющий.






Ни смысла, ни сути
В том, что со мной будет. –
- Совсем ничего.
Увы, ничего!

Волею судеб,
Иль случай принудит.
Не всё ли равно? –
- Что это, что то.

А мне только надо,
Была чтобы рядом
Жизни игра.
Пусть злая игра!

Раем, иль адом,
Пустыней, иль садом, -
- Лишь бы всегда.
До самого дна!

Холодные губы,
И жгут, словно угли,
Только глаза.
Одни лишь глаза.

Древние руны
Узором рисую
На образа.
На образа.

Только свободу.
Одну лишь свободу
Вечно искать!
Всюду искать!

Счастье, что воду,
В бренной ладони
Не удержать.
Не удержать!

Пусть не узнаю
О мире всей правды
Я никогда!
Увы, никогда…

Но всё ж, вместо рая,
Я сам выбираю
Безумие дня!
Безумней меня!
Безумней меня…






Я на твою любуюсь ярость.
Тебе, пожалуй, гнев к лицу.
Уж лучше бешенство, чем жалость,
Когда подходит всё к концу.

Но мимо бьют твои упрёки,
Что, впрочем, знаешь и сама.
Ты говоришь, что я жестокий,
Хоть чувствуешь, сколь не права.

Вот рвётся надвое подушка.
И все стихи мои – в клочки.
Ты – прелесть, милая подружка!
Я не сержусь. Совсем. Почти.







Не удержать бушующий поток.
И жизнь клокочет яростною пеной.
Хоть я пытался делать всё, что мог. –
- Врасплох захвачен новой переменой.

Спустя полгода, дан мне телефон.
Вот знать бы только – что же с ним мне делать?
С каких смотреть на всё это сторон?
И что за плод висит на ветке, спелый?

Быть может, всё же, взять и надкусить?
Отведать мякоти, столь белоснежно-белой?
Быть может да. Но лучше – не спешить:
Опасна сладость столь прелестной девы!






Как флаг весны – зелёный лист.
До остановки – птичий свист.
И неба не увидеть дна,
До ночи, с самого утра.

Но трассой, мнимою, дуги,
Подобно звёздам мчатся дни,
Чтоб и теперь, в какой уж раз!,
Остаться – только горсткой фраз!






Я глажу время нервною рукою,
И сердце бешено тугим сочится пульсом.
Я тайну времени, когда-нибудь, раскрою
И сам решу, каким же плыть мне курсом.

Но время – непокорной, дикой кошкой, -
- Шипит и щериться, пуская в меня когти.
Я для него – назойливая мошка,
Что лишь жужжит и вечно всё лишь портит.






Нельзя сказать, что было очень жарко,
Но солнце светом наполняло небо,
Что, как на чашку – крепкая заварка,
Загаром лечь пытался мне на тело.

И на земле, как будто отраженье,
Лимонным золотом, разлитым над травою,
Ста тысяч одуванчиков свеченье
Меня слепило ярой желтизною.






Пусть зреет переменой жизнь –
- Мне безразлично.
Что сладкий сок, что зла полынь –
- Мне всё привычно.

Но, всё же, где-то про себя,
Я знаю точно,
Какая мне нужна земля
И что за почва.

Душа – невыросший цветок –
- Стремиться к свету,
Как утро – прямо на восток,
А зелень – к лету.

Но путь отмечен темнотой,
Как мир – страданьем:
Здесь дарят встречу с красотой –
- Пот и старанье.







Не дало небо мне ответ –
Кто знал, хоть что-то, - мёртв:
Огнём был до костей раздет,
И мною сброшен в ров.

Поверят, правда, мне едва,
В то, как обрёл он смерть,
И, может, статься, прям с утра,
На дыбе мне висеть.

Но не настоль мне дорог двор,
Чтоб пропадать зазря:
Я не убийца, и не вор.
Так, к чёрту, короля!

Уеду я вослед заре,
За гребни древних гор.
Вся жизнь моя теперь – в коне,
Что, словно ветер, скор!






Все дни давно наперечёт.
А жизнь – стоит и не течёт.
И как под тиной – гладь пруда,
Уж пахнет затхлостью судьба.

Слова, что рвались раньше в крик,
Теперь – лишь тихий шелест книг.
И кровь – что ледяной поток.
И нервы – как червей комок.






За небо держусь руками.
Как сталь, холодна синева.
Вот пальцы мои и узнали,
Сколь страшны бывают слова.

Короткая, тихая фраза.
Не верил. Считал – ерунда!
На деле – хватило и раза,
Чтоб в небе висеть, как звезда.

Но только, для чуждой плоти –
- Ни места там, ни пути.
И тянут на землю кости.
И мне от земли – не уйти!






Снег падал на зелёную траву.
И небеса от холода темнели.
Я ж от досады закусил губу –
- Опять всё так, как в прошлую неделю!

Как и тогда – в дороге не один.
И строчки – побоку, без всякого сомненья.
Ну что ж, раз стих мне не сложить в пути,
Тогда полакомлюсь десертом из общенья.






Я, порою, за жизнь принимал лишь слова.
Я хмелел от того, что другим – лишь вода.
Я вдыхал полной грудью обман
И в него свято верил.

Для меня этот мир был – безумец и враг.
Я хотел одного – чтоб всё было не так.
Я хотел, я желал, я мечтал,
Я ни в чём не знал меры.

День за днём, ночь за ночью – как в омуте сна.
Надо мною во всю потешалась судьба,
Ну а я ей в лицо хохотал –
- Что мне было за дело?

Пусть другим мир серьёзен, до пены у рта.
Мне же, счастье и горе – всего лишь игра.
Я безумен – на зло и всегда,
А теперь – без предела.






Не я жизнь выбрал, а она – меня.
А я – лишь молчаливо согласился.
Случайность, Бог, Безликая Судьба –
- Какая разница? Я взял и появился!

И мне ни кто, ни что не обещал:
Ни главной роли и не роль статиста.
Мне мир не должен. Я не задолжал. –
- Свободны мы, и в том – наше единство.






Та пустота, что ощущал вокруг,
И холод чей был раньше лишь снаружи,
Теперь, как червь, ползёт на сердца стук
И проникает, с каждым днём, всё глубже.

И мир от этого становиться бледней,
Мои желания – бескровнее и глуше.
Я словно сад раздавленных камней,
Иль кладбище, где проклятые души.






Вот и кончился хмель.
Только что в мире вечно?
Стал трезвее теперь
И несчастней, конечно.

С солнца – прямо на тень.
После радости – горе.
Была сладостна песнь,
Да охрипла в неволе.

Словно кровь на губах,
Все последние строки.
Но лишь горечь, не страх,
В том, что песни умолкли.






Как гусеница – до зелёных листьев,
Был жаден я до сочной плоти слов:
Я их жевал, до вкуса горьких истин,
И обгрызал до мировых основ.

Но всё всегда имеет свою цену –
- И впереди ждёт цепь метаморфоз:
Я сердцем ощущаю перемену,
Как мягким местом – дюжину заноз.






А дни, по-прежнему, - трёхмерный лабиринт,
Где я потерян, как в стогу – иголка.
И я шепчу – найди и забери!
Иль помоги… Ну помоги, немного!

Но скрытое во мне, увы, молчит.
Собой в себе часть назову лишь только.
А остальное же – сугубо тайный чин.
Вот и молчит – печально, иль с издёвкой.






Бросил в поле я крик
И взглянул в вышину. –
- Нет на небе улик.
Я стою, не дышу.

Перезрела душа.
Кто ж сожнёт урожай?
Жизнь ещё не ушла,
Но уж слышу. – Отдай!

Но не в рай, и не в ад:
Сказки мёртвых – пусты.
Пастухи людских стад
Не грязны, не чисты.

В каждом смертном – душа.
Каждый должен дать плод.
Но из сотни – одна,
Остальные – в расход.

Только, всё же – кто жнец?
Кто владелец серпа? –
- Ни певец, ни кузнец,
Ни блаженный, с креста.

Холод дышит с небес.
Цель, наверно, проста.
Но из бренных телес,
Книга истин – пуста!






Природа – незадачливый алхимик:
Всё золото ушло на серебро,
Лимонно – жёлтый – в тускло-серый льдинок,
Что по-ветру рассеет, всё равно.

Так седину май подарил июню,
Как мудрость прожитого – для того, кто юн.
Но тот беспечно взял, да тут же дунул,
Лишь проворчав. – Зажился старый врун!






А дни – чудовищно пусты:
Не веселы и не грустны.
И, словно звёзды в вышине,
Сияют сами по себе.

Не ощущая их тепла,
Живу я – разве что едва.
И хоть дышу, читаю, ем,
Я не живее мёртвых схем.







У мира, как прежде, дурные привычки,
И каждый день снова я вижу зарю,
Чтоб после, нередко, спеша к электричке,
Тебя повстречать, словно злую судьбу.

Как камни надгробий, унылые встречи.
Ты мне – хуже репы, что парят к столу.
Бегу от тебя – дезертиром от сечи.
И снова встречаю!.. Зачем? – Не пойму!






Мне жаль, наверно, каждую строку.
Оставить всё? – Да нет, я не могу:
Порой строка, как боли крик, с листа,
Порой корява, а порой пуста.

И как понять – что лишнее, что нет,
Где каждым словом я почти раздет?
А коль не я, так кто-нибудь другой.
И мне решать, ведь стих-то этот – мой!

Весь день сижу. С обеда – до зари.
Шепчу в отчаяньи. – О, муза! Вразуми!
А та, в ответ. – Грешно валить на дам!
Давай-ка, милый, разбирайся сам!






Очистилось небо от туч.
И солнце сочится светом.
Набух каждый тоненький луч
Спелым, как осень, летом.

И пылью укрылась трава
От, в гости спешащего, зноя.
Меня же – зовёт синева
Далёкого, тёплого моря.






Последние строки,
А дальше – лишь прочерк.
От корки до корки
Всё отдано прочим.

Всё то, что по буквам
Копил и берёг,
Всё отдано слухам –
- И чувства, и слог.







Увы, я сбился с выбранного ритма:
Одно души неверное движенье,
И вот, опять, твоя влечёт улыбка,
И в жар бросает – лишь прикосновенье.

Предательство всегда коварной плоти,
И духа, жадного до всяких развлечений.
Лишь неприязнь души к фальшивой ноте
Едва спасла от власти искушений.






Уверен я – это не так.
И тьма не всегда хуже света.
В сияньи не виден мрак.
Но в белом – лишь часть ответа.

И тени – пусть даже не след,
Но, всё-таки, свойства предмета.
Тень зла, если горек свет.
И корни зла, видимо, в этом.






Гонит ветер по улицам пыль. –
- Это утром осыпались звёзды.
Я из сна возвращаюсь в быль,
Неохотно, в надежде, что поздно.

Проблуждав опять целую ночь,
Там, где мир не испорчен словом,
Я, не в силах судьбу превозмочь,
Сам к себе был притянут снова.

Ткнулась в тело легонько душа. –
- Но глаза, как и прежде, закрыты.
Улыбнулась тогда и ушла, -
- Наконец-то оковы разбиты!

Но швырнул рот вдогонку зевок. –
Как в усмешке скривились губы.
Вот из плоти наброшен силок,
И я вновь – мясо, кость и сосуды.







По дороге копытом
Конь стучит до темна.
Мчимся тенью размытой –
- То ль судьба, то ль беда.

Позади, пыльной лентой,
Как растрёпанный хвост,
За мной гоняться кнехты,
Чтоб свезти на допрос.

Ни свернуть, ни укрыться,
Путь – лишь только вперёд.
Но надежды – с крупицу,
Коль ещё повезёт.

Лошадь хрипом исходит.
Бросил, к чёрту, копьё.
Но глаза конь заводит.
Я вздохнул. – Вот и всё!






Прохладным касаньем, спустя целый год,
Всё также желанны объятия вод.
И столь же желанны дыханье тепла,
Сияние солнца и тел нагота.

Лежу я и млею на берегу.
Не знаю во сколько домой побегу.
Зато, коль расслаблюсь ещё, хоть слегка,
То, точно, останусь уже до утра.






У дождя миллионы губ
И всего лишь одно только слово.
Пусть мотив его песен скуп,
Но поёт он их снова и снова.

И, дыхание затаив,
Я ловлю его вкрадчивый шёпот,
Ведь внутри меня – тот же мотив,
Хоть всем слышится бешенный грохот.






Небо сжалось в комок и ушло в глубину.
Я от света промок, но вот как – не пойму.
Я свечусь и пылаю,
Как жало кометы.

Может кара, но может и благодать –
- В этом мире всегда всё так сложно понять.
А кто ведает тайну –
- Не скажет ответы.

Но до них мне уже, в общем, дело и нет:
Я был раньше – лишь тьма, а теперь стал и свет,
И кто знал, но скрывал,
Стал и сам, в моём свете – лишь тенью.

Пусть он тешет себя своей глупой игрой,
Он теперь мне смешон – я совсем стал другой,
С ним навеки, навеки порвал
И всё предал забвенью….






Жизнь туга и упруга,
Словно данное слово.
Нежно взяв мою руку,
Ставишь сеть птицелова.

Но я вовсе не птица.
А коль птица – то ворон.
Не спеши оступиться –
- Темнотою я полон.






Чёрной полосою – в стынущий закат.
Кто пошёл за мною – сам же виноват.
На дороге ветра – глупо клясть судьбу.
Тот, кто ищет света – обретает тьму.

Но желая счастья, ты зовёшь покой.
Только где же взять мне то, что не со мной?
Солнечные блики – на моей тропе.
Небеса привыкли к тем, кто налегке.






Белым покрывало – туман.
Солнца шар над лесом повис.
Подойдя к небесным вратам,
Ночь готова выйти на бис.

На траве – ни дождь, ни роса.
Там сегодня горько от слёза.
Видно это кто-то из нас
Жизнь воспринял слишком всерьёз.






Тропа оврагами обкусана.
Вслед полю – одичалый сад.
Порой машины – грудой мусора.
И сразу за пригорком – МКАД.

Но где-то здесь, судьбой затеряна,
Взирая вниз своим крыльцом,
Стоит усадьба – окна к северу,
Встречая ветры, как гонцов.






Дорога, не дойдя до половины,
Когда казалось – вот он, небосвод!
Слегка вильнув, сбежала на равнину,
Где жизнь дана в цене иных забот.

Так путь земной приблизился к пределу,
И я не мог идти судьбе вослед.
Здесь, на вершине, даже пепел – белый,
И все равны – и миг, и сотня лет.

Но шаг вперёд – как вредная привычка:
Мне не дано остановить свой бег.
Жизнь – коробок, где я – лишь только спичка:
Себя беречь – не вспыхнуть и во век.

И тело разорвав своей рукою,
Тугую нить я сплёл из жил и вен,
Чтобы расставшись с тем, что было мною,
Дорогу дальше обрести взамен.






Мы поставили стол на вершину утёса.
Смена блюд – под завистливый чаячий крик.
Ветер капли вина пил без нашего спроса,
И хватал, что хотел, солнца жаркого яростный блик.

Ели молча, неспешно, взирая на сонное море.
Каждый думал, наверно, о чём-то сугубо своём,
И, конечно, о том, что должно к нам прийти уже вскоре –
С чем никто не хотел бы, остаться на вечер, вдвоём.

Волны бьются в гранит. В тишине шум тревожен прибоя.
Вот уж полдень, и встреча, до дрожи, близка.
Но вот треснуло небо, и излилось тягучею тьмою,
Правда первоосновы, до разъятости, тайной греха.






Солнце гладило камни
От зари, до заката.
Город, даже в час ранний,
Стал предместием ада.

Воздух – жидкое пламя.
Ветер – вздохом из горна.
Под условностью платья
Дразнят сладостью формы.

Задыхаюсь, сгораю,
Как в печи, в своём теле.
Я теперь лишь мечтаю
О воде, да о тени.






Я день копил, как в банке – капитал.
Где вечер – долгожданные проценты.
Я всё откладывал, чего б не пожелал,
И вот зажил счастливой жизнью ренты.

Я счёт закрыл, всё до минуты сняв,
И стал бросать их в магазинах книжных.
Я, чтоб забыть жары суровый нрав,
Спустил последнее, на пляже, что поближе.

А то, что оставалось про запас –
- На чёрный день, иль, уж скорее, вечер,
Словесный обрело опять окрас,
Чтобы и этот день был чем-то, да отмечен.






Дерево у дороги,
Как одинокий путник.
Перо торопливой сороки,
И кем-то брошенный прутик.

И камень у поворота,
Там, где ручей в низине.
Капля солёного пота.
И облако, в небе синем.






В восемь вечера жарко,
Словно всё ещё полдень.
На платформе жду знака –
То, что поезд отходит.
Тени вдвое длиннее.
Я ж волнуюсь немного:
Рядом дивная фея –
- Не моя, увы, только!